Эксперимент "Атомная ферма". Фоторепортаж

Почти 10 лет специалисты казахстанского Института радиационной безопасности и экологии изучают последствия испытаний ядерного оружия в самых загрязнённых местах Семипалатинского полигона. Предмет этих исследований – возможные пути попадания опасных радиоактивных изотопов в организм человека с различными продуктами сельского хозяйства. О том, какие результаты получены на сегодняшний день – в репортаже специального корреспондента Informburo.kz Григория Беденко, побывавшего в Курчатове

На Семипалатинском ядерном полигоне много интересных мест, но это без преувеличения можно назвать особенным. Здесь 29 августа 1949 года была взорвана первая советская атомная бомба PДС-1. Мощность устройства составила 22 килотонны, 30-метровая стальная мачта, на которой оно было размещено, испарилась при детонации.

Сейчас на месте подрыва находится небольшое, заросшее камышом озерко, где даже обитает живность (я видел пару уточек). Хотя с момента испытаний прошло уже почти 68 лет, эпицентр продолжает довольно ощутимо фонить – в самом загрязнённом радиацией квадрате прибор показал 15 микрозивертов в час, что превышает естественный фон примерно в 100 раз. На месте испытаний желательно долго не находиться. Обязательным требованием является спецодежда и респиратор, чтобы в лёгкие не попали микрочастицы плутония-239.

Сегодня наиболее интересным и, пожалуй, самым опасным объектом бывшего полигона можно назвать "Опытное поле". Это огромная испытательная площадка, где в 1940-50 годы проводились наземные испытания первых советских атомных и водородных устройств. Спустя почти 70 лет после начала ядерного противостояния "Опытное поле" превратилось в музей под открытым небом. Интерес к этому месту огромный. В Национальном ядерном центре даже создали специальный отдел, в котором штатные дозиметристы совмещают функции гидов и сталкеров в одном лице. Они и водят туристов-экстремалов по наиболее "выдающимся" местам.

В своё время на "Опытном поле", прямо в голой степи Восточного Казахстана была построена очень серьёзная инфраструктура для испытаний ядерного оружия. Здесь можно увидеть огромное количество сооружений из бетона. Некоторые – частично разбитые и расплавленные ударными волнами с колоссальным давлением, потоками нейтронов и температурой почти как на Солнце. Выглядят они наиболее эффектно, особенно бетонные "гусаки".

Это 20-метровые конструкции несколько странной формы, принимавшие на себя всю мощь поражающих факторов ядерного взрыва. Именно "гусаки" придают испытательной площадке какую-то особую, ни на что не похожую атмосферу. Здесь даже в солнечный ясный день посетителя преследуют жуткие ощущения – на уровне инстинктов и подсознания.

Первые советские атомные бомбы были "грязными". Технология придания заряду сверхкритичного состояния ещё не была нормально отработана. Во время подрыва срабатывала не вся масса заряда, а лишь процентов десять. Остальные радиоактивные вещества распылялись во время разлёта элементов бомбы. Кроме частиц оружейного плутония-239, который и без того крайне опасен для всего живого, в окружающую среду попадало огромное количество трансурановых элементов. Это вещества-антропогены, в природе их не существует. И уж тем более тогда, в 1950-х годах, никто не знал, как изотопы могут воздействовать на биологические объекты.

Ниже представлены подробные карты распределения изотопов на "Опытном поле". Эти карты – результат огромного труда специалистов Института радиационной безопасности и экологии, над которыми они работали не один год. Охвачена площадь в 400 квадратных километров с разрешением 20 метров. Чтобы свести всё это в единое целое, потребовалась обработка 2,5 миллиона отдельных спектров (материалы предоставлены ИРБЭ НЯЦ РК).

Первая карта показывает содержание в окружающей среде цезия-137.

---

---

На второй зафиксирован разброс америция-241.

---

---

На третьей – более редкий изотоп европий-152.

---

---

На первых двух картах очень хорошо видны радиоактивные следы от атомных "грибов". Как правило, через некоторое время после взрыва радиоактивные осадки выпадают в виде дождя надолго заражая территорию. Самое яркое тёмное пятно – это эпицентр, место проведения первого ядерного испытания.

Более всего поражает, что заражённые радиацией объекты, в частности "Опытное поле", вообще никак не охраняются. И если зарубежные туристы платят большие деньги, чтобы увидеть бывший советский ядерный полигон своими глазами, то местные жители могут созерцать большую часть исторических объектов, когда им вздумается. Более того, прямо через "Опытное поле" проходит короткая грунтовая дорога на Караганду, и по ней путешествует достаточно большое количество казахстанцев. На самом объекте была замечена всего лишь пара предупредительных билбордов. Никаких заборов, колючей проволоки, шлагбаумов и тому подобного здесь нет – последствия юридических неувязок, возникших в 1990-е годы (но об этом – чуть ниже).

Но что совершенно не укладывается в голове – это хозяйственная деятельность на испытательных площадках полигона. Причём в местах, где явно отмечено загрязнение. Люди здесь живут так же, как и в других казахстанских аграрных районах, занимаются животноводством, пьют воду. Как в своё время сказал учёный – герой фильма "Девять дней одного года", снятого в 1962 году: "Странная смерть – невидима, неслышима, ни цвета, ни запаха – ничего. И все здорово – руки, ноги, грудь, башка вот эта вот дурацкая!" Этот учёный получил смертельную дозу радиации во время эксперимента. Ну а как же люди, наши сограждане, которые здесь и сейчас?

Сергей Лукашенко, руководитель Института радиационной безопасности и экологии НЯЦ РК:

– Конечно, определённое количество местного населения там есть, но люди знают, в принципе, что на полигон нельзя. Кто-то слушается, кто-то – не очень.

– Но как же они не боятся жить в таких местах, если знают, что там опасно?

– Есть один важный момент. Проблемы юридической неувязки. Возникли они ещё в 90-е годы. Полигон открыли – его уже никто не охранял, и акимы начали раздавать земли. А потом приняли закон об использовании атомной энергии. В соответствии с этой нормой любая деятельность, которая осуществляется на территории СИП, должна быть лицензирована. И это пришло в противоречие. К примеру, есть землеотвод, который практически находится на "Атомном озере". Там сейчас крестьянское хозяйство. А лицензировать свою деятельность местное население не может – это дорого и долго.

– Нужно доказывать, что всё безопасно, сделать аналитику, предъявить сертификат на свою сельхозпродукцию. Если есть работники, у них должны быть документы персонала (группа A), который работает с радиоактивностью. А это значит, что они должны вести дозиметрический контроль – и пошло, и поехало… – продолжает Сергей Лукашенко. – Ну кто из наших фермеров способен сделать у себя службу радиационной безопасности? Это абсолютно нереально. Мы, естественно, даём консультации местному населению, где нежелательно пасти скот, куда нежелательно ходить и т.п. И люди продолжают там жить, уже с иным психологическим настроем, но с прежним юридическим статусом. Отселять же кого-то принудительно по закону никто не имеет права, да и вряд ли кто-то решится ломать судьбы людей.

Каждое утро в 7:30 старший техник ИРБЭ Алексей Лобачёв поднимает своих коллег. На самой странной в мире животноводческой ферме работают четыре человека: водитель и трое рабочих. В восемь утра Алексей идёт проведать своих любимиц – коров Звёздочку, Герду и Дану. Специалист даёт им сено, смешанное с заражённой радиацией почвой.

Затем коров доят и отпускают погулять. В среднем одна корова в день даёт около 10 литров молока. Продукт переливают в особые ёмкости, взвешивают и отправляют в Курчатов, где находятся лаборатории Института радиационной безопасности и экологии. Вечером коров уже кормят чистым сеном. Главная задача эксперимента – определить количественный переход радионуклидов из заражённого корма в молоко. Эксперимент рассчитан на 120 суток. На зиму хозяйство закрывается, оборудование и люди эвакуируются из зоны ядерных испытаний.

Ещё в хозяйстве есть три бычка. Их также кормят сеном, приправленным заражённой почвой. Тут главная задача – выявить количественный переход радиоактивных изотопов в мясо. К сожалению, жизнь этих бычков коротка, поэтому животным имён не дают.

Смена работников атомной фермы продолжается две недели. По словам Алексея Лобачёва, когда работы много, пребывание в опасном месте продлевают. У каждого работника есть индивидуальный дозиметр, который фиксирует получаемую дозу.

И ещё в этом удивительном хозяйстве есть фруктовый сад. Вдумайтесь, фруктовый сад на том месте, где взорвалась не одна ядерная бомба. В саду растут вишни, яблони, малина, смородина. Алексей рассказывает, что сейчас возится с подсолнухами. Они растут на заражённой почве, доставленной с самых "грязных" испытательных площадок – П-5, П-3, "Дегелен" (место, где термоядерные заряды испытывали в штольнях), и с "Атомного озера" (там подорвали водородный заряд мощностью 140 килотонн. Первый советский мирный термоядерный взрыв должен был продемонстрировать возможность строительства водохранилищ в засушливых регионах СССР). Когда подсолнухи вырастут, учёные будут исследовать семечки – выяснять, сколько и какие радионуклиды в них перешли. Сад на "Атомной ферме" существует уже семь лет.

Сергей Лукашенко, руководитель Института радиационной безопасности и экологии НЯЦ РК

– Нам нужны фундаментальные постоянные – коэффициенты перехода. Поглощается корм – сколько будет в органах животного. Изотопов много, мы должны были изучить все главные изотопы – это цезий, стронций, плутоний и америций. А сейчас ещё и тритий. Цезий и стронций в мире изучены более-менее нормально, потому что при основных радиационных авариях загрязнение происходит именно этими изотопами. К примеру, Чернобыль или Фукусима: и там и там основная проблема – это цезий. Он сравнительно легко анализируется, поэтому о нём в мировой научной литературе накоплено много данных. Данных по стронцию поменьше – тяжелее анализируется, реже встречается. А если мы рассматриваем такие элементы, как плутоний и америций – мест на планете, загрязнённых именно этими изотопами, не так много. Это в основном полигоны.

– Так вот, плутоний и америций очень сложно анализировать. Нам нужно было всё получать впервые, – продолжает рассказ Лукашенко. – Во-первых, могут быть разные виды продукции, соответственно, ожидаешь, что могут быть разные коэффициенты перехода. Свинина, говядина, баранина, конина, птица. Можно определить содержание радионуклидов в мышечной ткани сельскохозяйственного животного по каким-то другим параметрам, например, по шерсти – не забивая животное. Вот такие методы мы разрабатываем. Важный момент: животное может потреблять радионуклиды разными способами – с растительным кормом, водой. Может потреблять с почвой, что очень важно для нас, потому что у нас пастбищное скотоводство. В момент выпаса, особенно в наших условиях, животные непреднамеренно заглатывают почвенные частицы, причём в достаточно большом количестве. Так вот, процесс перехода радиоактивных веществ из почвенных частиц вообще никто никогда не изучал. То же самое – с растениями.

– Понятно, что это эксперимент достаточно длительный, – признаёт Лукашенко. – Вот сейчас идут исследования по молоку. Вообще их много надо сделать – этих экспериментальных исследований. Сейчас в значительной степени то, что для нас было важно – мы сделали. Главное по крайней мере мы знаем. Мы этим занимаемся с 2008 года. Поскольку все основные коэффициенты уже получены, мы ими пользуемся, сейчас перешли к более фундаментальным вопросам. Например, индивидуальная изменчивость растений в отношении поглощения радионуклидов. По животным сейчас идёт работа именно с молоком с более-менее известными цезием-стронцием, но и то только при поступлении с кормами, а при поступлении с почвой – нет. Аналогично с тритием. Это один из основных радионуклидов, который мы сейчас рассматриваем. И он самый коварный: много путей распространения, много форм и т.п.

– Как и кому вы передаёте результаты ваших исследований?

– Есть госпрограмма, в соответствии с которой данные исследований передаются уполномоченным органам, которые занимаются вопросами землепользования. Если, к примеру, мы рекомендуем к передаче землю – даём заключение, что та или иная территория может использоваться без ограничений, – то этот вывод мы делаем на основании не только оценки ситуации нынешней, но и оценки ситуации, которая может быть в будущем. Например, если землю всё-таки передали, люди поселились, начали что-то выращивать – и в этой ситуации мы должны дать очень чёткий ответ: какую дозу может получить человек. А для того, чтобы это подсчитать, нужно знать все фундаментальные характеристики по переходу всех радионуклидов во все виды всевозможной продукции. То есть, к примеру, мы берём все сельхозкультуры, которые культивируются в нашем климатическом поясе, и выявляем все эти фундаментальные параметры.

– А непосредственно в сельхозпродукции выявлялись опасные вещества?

– Приведу один пример. В селе Саржал есть маленький заводик. Саржальский кумыс – самый известный в нашем регионе. Мы делали исследования по этому продукту. Были подозрения, что там как раз может быть заражение тритием. Табуны лошадей доходят до Дегелена и Чагана. И в кормах, и в воде там тритий. Мы вели исследования целый год. Нашли. Где-то под 100 было образцов. В 4-5 случаях тритий был в кумысе. Уровень – где-то 40 беккерелей на литр, при том что в воде допустимый уровень – это 7600 беккерелей на литр.

– Зарубежные специалисты интересуются вашими результатами?

– У нас был проект, который финансировали японцы. Им нужны были результаты наших исследований по свинине, потому что свинина – один из основных видов мясного производства в этой стране. И второй важный момент для них – в Японии много диких кабанов. После Фукусимы их интересовали как раз коэффициенты перехода радионуклидов в продукцию свиноводства. Японцы ничего не делают подобного, по крайней мере я не слышал об этом. Хотя не исключаю, что делать будут. Первые два года они просто были в растерянности. Мы их консультировали буквально по каждой мелочи. И только потом, начиная примерно с 2013 года, там стали открываться экологические центры.

– Какие сейчас самые "грязные" места на полигоне?

– Есть один у нас участок очень плохой. Это площадка 4A. Это ужасная площадка. Это даже не место проведения ядерных взрывов – там испытывали боевые радиоактивные вещества в 50-х годах. Сейчас такие устройства называют "грязными бомбами". Основной поражающий фактор у них – радиационное заражение местности. Элементарно подрывали бочку с жидкостью и заливали территорию высокоактивными отходами. К счастью, рядом нет никаких поселений. Площадка географически ближе к Курчатову. Мы настаиваем на том, что там необходимо провести рекультивацию территории. Основной изотоп там – стронций. Он как раз хорошо переходит в растительность, отлично накапливается в костях животных и человека. Самый опасный изотоп, которого все боятся.

– А там, где проводили именно ядерные и термоядерные взрывы?

– "Опытное поле" – нет проблемы с цезием и стронцием, нет проблем с водной миграцией, но наблюдать нужно за воздухом, причём за одним изотопом – плутонием. В случае Дегелена (там проводились подрывы термоядерных боезарядов в штольнях. – Авт.) нет проблемы плутония и америция. Цезия может быть чуть-чуть. Объект "Балапан" (подземные ядерные взрывы) – нет проблемы с плутонием, нет проблемы с америцием, но большая проблема с тритием и стронцием. Но основная проблема – это цезий и стронций конкретно в определённых точках.

– Наблюдать надо обязательно речку Чаган, есть ещё озеро Кешкенсор с очень своеобразным механизмом водообмена. Там надо вообще размещать нормальную систему водного мониторинга. "Сары-Узень" – схожая с "Балапаном" ситуация. "Атомное озеро" – тут ничего делать не надо. В тех условиях, в которых оно существует, никакого вреда не приносит. Но необходимо сделать систему ограничения физического доступа, потому что навалы от частично подземного термоядерного взрыва очень "грязные". Это одно из самых загрязнённых мест. Нужно установить забор по конкретным координатам, которые мы уже определили. Люди могут туда приходить, но они не должны там длительное время находиться. Точно так же должен быть исключён вариант, чтобы там паслись животные.

– А что будет в ближайшей перспективе сделано, чтобы как-то уменьшить ущерб?

– Прежде всего – "Атомное озеро". Будем давать рекомендации по физбарьеру. Самая страшная площадка 4A, о которой я уже говорил. Это 20 квадратных километров, 26 участков. Их нужно ликвидировать. Там есть места, где заражение доходит до сотен миллионов беккерелей на килограмм по стронцию. "Опытное поле" – 26 пятен, каждое размером до 100-200 метров. То есть на каждом объекте в среднем загрязнено процентов 10 от всей площади. Но рекультивировать эти территории надо в будущем. Дегелен – нельзя пить воду ни в коем случае! Там тритий. Река Чаган, начиная с 4-го километра. Там по геологическим разломам на поверхность поступает заражённая вода. Нельзя её пить. Также будут рекомендации по физической защите.