Почему Великая степь не стала провинцией Поднебесной?

Китайская экспансия на северо-запад Евразийского материка, если отойти от упрощённой сетевой полемики, полна тайн и загадок. Учитывая, что ещё в эпоху Хань китайцы рассматривали Среднюю Азию как сферу своего геополитического влияния, а в 751 году близ Тараза полчища генерала Гао Сянь-чжи схлестнулись с арабами Зияда ибн Салиха в реальной битве за конкретные территории, следовало бы ожидать границ современного Китая гораздо далее, нежели они прочерчены ныне. Но, несмотря на то что тень Поднебесной тысячелетиями маячила на фоне восходящего Солнца, она так и не перешла некоего невидимого простым глазом Рубикона.

Ещё более вопиюще нелепой кажется история с Россией. Каким образом державе, находящейся на неимоверном расстоянии (почти в Европе), мизерными силами удалось оттяпать у Большого Дракона не только всю приграничную Сибирь, но и оставить за собой практически отрезанное китайской территорией Приморье? И это при том, что Пекин, основанный, по некоторым данным, в 1045 году до нашей эры, и уже в архаичный период Весны и Осени (770-476 гг. до Рождества Христова) примерявший на себе столичный статус одного из княжеств, отделяет от района современного Владивостока порядка 700 километров. А от Москвы, впервые упомянутой лишь в 1147 году эры новой (почти два тысячелетия спустя) – расстояние до Пекина в 10 раз длиннее!

В прошлый раз я говорил о китайском рационализме – основе понимания страны и её жителей. Сегодня нужно сказать несколько слов о китайском иррационализме, который органично проистекает из рационализма и без которого также сложно понять некоторые движения и процессы, происходившие в традиционном Китае.

Логичной сверхзадачей китайской цивилизации может считаться обуздание разнонаправленных страстей отдельных жителей в перманентно перенаселённой стране. И если бы ещё на рубежах новой эры не была найдена исключительно удачная парадигма, позволившая создать государственность, просуществовавшую дольше всех прочих, мы бы сегодня говорили не о Китае, а о массе мелких стран на его территории.

Конфуцианская детерминация стала тем стержнем, с помощью которого государственная машина весьма успешно решала проблемы подавления центробежных стремлений в обществе, воздействуя извне. Жёсткая иерархия системы, в которой каждый знал своё место (как в отдельной семье, так и во всём государстве), армия чиновников разных рангов, следивших за строгим исполнением бесчисленных законов, и потенциальная возможность лучшей жизни для каждого законопослушного гражданина – вот приметные стороны исконной китайской модели управления.

Но, как и в любом ином обществе, существовал ещё один испытанный механизм сдерживания разрушительных страстей – с помощью религии, изнутри. То обилие божеств и демонов народного пантеона, которое окружало своим неусыпным вниманием традиционного китайца и поражало вживлённостью в общество стороннего наблюдателя, вполне соответствовало по своему численному составу количеству опекаемых жителей Поднебесной.

Но Китай не был бы Китаем, если бы не выстроил всю эту изначально иррациональную теистическую рать в такие же стройные ряды и колонны, какими проходят по площади Тяньаньмэнь военнослужащие Народной армии. Религия китайцев стала своеобразным зеркальным отражением государства. Как в реальном, так и в потустороннем мире, существовал своеобразный и развёрнутый бюрократический аппарат, которым верховодил свой Нефритовый император. К которому раз в год с подробным отчётом о деяниях каждой семьи отправлялся ответственный божок домашнего очага Цзао-ван. Любопытно, что китайцы умасливали своих чиновных духов практически теми же средствами, что и реальных чиновников.

Таким образом, Китай был единственной страной, в которой государство сумело окружить человека как снаружи, так и изнутри. И, судя опять же по неистребимости этой государственности – перед нами пример очень гармоничной системы сочетания того и другого. Неслучайно после каждой социальной катастрофы, система всё равно приходила в равновесие, опиравшееся на те же принципы и ценности.

Однако не стоит думать, что китайцы осознавали всю лукавость своего положения. Их поступки, в том числе и во внешней политике, говорят о том, что их религиозный иррационализм, несмотря ни на что, играл подчас определяющую роль в тех или иных событиях. И тут я вернусь к тому, с чего начал. Почему китайцы, столько веков маячившие у границ современного Казахстана, за это время почти не продвинулись к Западу?

Как ни парадоксально может прозвучать, но одним из главных факторов, препятствовавших расползанию Китая на Север и Запад стала… Великая стена! Изначально создаваемая против кочевников Севера, Стена эффективно противостояла традиционному степному рэкету, что позволяло Китаю спокойно жить и эффективно развивать свой мелкий и средний бизнес в течение многих веков. Однако ни для одной сколь-нибудь серьёзной силы, вознамерившейся проникнуть внутрь огороженного пространства, особым препятствием она не стала. Солидные враги всегда находили способы открывать ворота не штурмуя, а более простыми и верными средствами – изнутри. Так что никаких особых батальных картин масштабного штурма Стены в её многовековой истории не было.

Именно поэтому иноземные династии завоевателей (монгольская, маньчжурская), зная истинную цену, вообще не принимали Стену всерьёз. Во времена их владычества она хирела и разрушалась.

Зато для самих китайцев Стена стала частью не только государства, но и элементом самосознания. Считалось, например, что китаец, которому выпало несчастье умереть за её пределами, должен быть непременно привезён и похоронен в пределах Стены. А иначе его душа будет обречена на вечные бесприютные мытарства. Потому-то китайцы крайне неохотно отправлялись на службу в дальние края.

Вот что писал один из плеяды великих русских путешественников М. Е. Грум-Гржимайло: "Китайцы верят в то, что душа не успокоится, пока тело не будет перевезено в застенный Китай. Поэтому родственники тратят последние гроши на перевозку усопших. Имеются вспомогательные кассы, основанные на принципе страхования; наконец, правительство гарантирует всем своим служащим, отправляемым во внестенный Китай, на случай их смерти привоз их тела обратно...

Часто мы встречали и поезда с покойниками. Обыкновенно на арбе устанавливали один гроб, но случалось видеть и два-три, при этом на верхнем обязательно стояла клетка с петухом; последнее делалось из суеверия, ибо, как китайцы говорили, покойник при отсутствии петуха становится очень тяжёлым…"

Существует версия, что главной задачей Великой стены, воздвигнутой во времена императора-реформатора Цинь Шихуанди (259-210 гг. до н. э.), изначально была не столько защита государства от нападений северных варваров, сколько защита китайцев от тлетворного и разрушительного влияния этих самых степных антиподов на нравы и настроения в стране. Стена в действительности препятствовала контактам и пресловутому вольному "расползанию" китайцев по сопредельным землям и размыванию нации. А со временем она обратилась в традиционном мироощущении в своеобразный магический круг, ограничивающий уютное сакральное пространство от чуждо-враждебного окружения. Всё это хорошо укладывалось в китаецентричную идеологию Серединного государства.

История показывает, что реально бороться с силой китайцев кочевники могли только при определённом стечении обстоятельств. Но и то были "пирровы победы": известно, что закат чингизидской династии Юань сделал Монголию провинцией Китая, а последняя династия Цин своими руками преподнесла Поднебесной родную Маньчжурию. Не лишне помнить и трагическую судьбу несчастных джунгаров, которые веками делили Великую степь с казахами и пытались ещё и противостоять китайцам.

…Великая стена давно превратилась в раскрученный туристический аттракцион. Но это внешне. Внутри каждого китайца она по-прежнему и во многом сохранила свою исконную сакральную суть. Мистическая связь с "внутристенным Китаем" столь неодолима, что даже современный китаец, зарабатывая на чужбине большие состояния и имея выгодный бизнес, всегда мечтает быть похороненным в родной земле. Отношение к Родине – вот, что разнит китайского эмигранта и эмигранта не китайского. Если последний через пару-тройку поколений меняет фамилию и забывает язык предков, первый продолжает изъясняться своей невероятной речью, писать иероглифами и чувствовать себя в любой стране частью Серединного государства.

Но об этом подробнее в следующий раз.

Окончание следует