Почему Ислам Каримов был обречён на одиночество и смерть на рабочем месте

То, что во многих иных субъектах мирового сообщества давно несёт за собой лишь ряд протокольных мероприятий (с дежурным сбором скорбящих коллег по цеху, выверенными речами у гроба и малозначимыми венками), ничем другим не нарушая привычное течение жизни, в Средней Азии, воспринимается началом полной неопределённости и ожиданием регионального апокалипсиса. Отчего так?

Дабы разобраться, нужно обратиться к истории. И истории не такой уж ветхой, как времена походов Двурогого Искандера или апофеоз Железного Тимура. А к XIX веку, когда на месте нынешнего Узбекистана существовали три (!) самостоятельных государства: Хивинское, Бухарское и Кокандское ханства. Их население состояло из древнего "таджикского" субстрата, сформировавшегося из оседлых автохтонов (известных в источниках как сарты) и появившихся гораздо позже кочевников-узбеков. Они пришли в самом конце XV века из Степи и отбили власть над этими землями у тимуридов. Напомню, что столица наследников Тимура, Самарканд, перешла во владения Шейбани-хана аккурат зимой 1499-1500 годов.

И ещё несколько племён и народов входили в эти ханства фрагментарно или номинально, не только порывая с центральной властью при каждом удобном случае, но и с переменным успехом претендуя на неё. Характерна в этом отношении судьба Ташкента, нынешней столицы Узбекистана, которым в разные времена владели и джунгары, и казахи.

Понятно, что при таком положении дел говорить о какой-то государственной константности и устойчивых границах ханств в бурлящем перманентной нестабильностью регионе вряд ли разумно. Постоянное соперничество нервных государств, населённых многими народами с разными амбициями, стало одной из причин того, что Россия в третьей четверти XIX века овладела огромным регионом в короткий срок и практически без сопротивления.

Доставшиеся в наследство империи проблемы многочисленных общественных "разломов" и "водоразделов" были решены колониальной администрацией без лишних дискуссий. Новая власть переделила новые приобретения по-новому, используя силу победителя и не считаясь с чьими-то чаяниями и амбициями.

На большей части Туркестана возник Туркестанский военный округ, подчинённый туркестанскому генерал-губернатору. В состав генерал-губернаторства к 1913 году входили пять областей: Сырдарьинская (с центром в Ташкенте), Семиреченская (Верный), Ферганская с Памиром (Скобелев), Самаркандская (Самарканд) и Закаспийская (Ашхабад). Кроме того, собственной властью продолжали пользоваться два вассальных анклава: Хивинское и Бухарское ханства.

Таким образом, никакие исторические проблемы новое административное деление не решило, отложив это до лучших времён либо до естественного забвения. Однако ни то, ни другое так и не наступило, потому что спустя пять лет власть в регионе была уже в совсем других руках. И что же сделала эта власть для стабилизации коренных разногласий сразу, как только ей удалось преодолеть хаос полураспада? Вновь перекроила границы!

В июне 1924 года ЦК РКП(б) принял воистину судьбоносное для народов региона постановление "О национальном размежевании республик Средней Азии (Туркестана, Бухары и Хорезма)". Благодаря волюнтаристской инициативе большевиков на карте появились государства, жители которых вряд ли воспринимали себя не только исторически сложившимся народом, но и какой-то единой конституционной общностью, с границами, проведёнными скорее исходя из хозяйственной целесообразности развития новых советских республик, нежели каких-то традиционных государственных образований.

У большевиков и не было цели порождать чересчур амбициозные и монолитные образования, которые могли сулить им лишнюю головную боль. Вольная нарезка "самоопределившихся" государств изначально предусматривала возможность их существования только при опеке извне, с обязательным использованием для поддержания местной власти внешнего административного ресурса. Важна была иллюзия. Не случайно первым актом существования двух изначально полновесных республик, появившихся в Туркестане – Узбекской и Туркменской (остальные пока оставались автономиями) – было обращение в ЦИК СССР с просьбой принять их в состав Советского государства. Что и было сделано незамедлительно и без возражений. Вступление в СССР Узбекской и Туркменской республик явилось новым подтверждением торжества ленинской национальной политики Коммунистической партии.

Об отношении Советского Союза к своим "полноправным свободным республикам" красноречиво свидетельствует дальнейшее творчество в области государственного переустройства. Так, Узбекистан, изначально созданный из целиком или частично вошедших в его состав государств (Хива и Бухара к тому времени стали народными республиками) и областей Туркестана (за исключением Семиречья), вскоре лишился своей Таджикской АССР (преобразованной в союзную республику), но позже взамен приобрёл Каракалпакию (первоначально – автономную область в составе Казахской АССР).

Неожиданный развал Союза, давший "республикам свободным" шанс стать полноценными независимыми государствами, принёс не только естественную радость тем, кто оказался у руля. Он разом уничтожил все те принципы управления, которые изначально опирались на силу центра и незыблемость принципов партийного руководства. Древний Джинн разнонаправленных надежд и амбиций, загнанный в бутылку царской администрацией и опломбированный большевиками, со свистом вырвался наружу. Ситуацию усугубляла стремительность перемен – деды, отцы и дети жили в условиях трёх совершенно различных реалий.

Череда гражданских противостояний, где-то вылившаяся в полноценную гражданскую войну (Таджикистан), а где-то "ограничившаяся" банальной междоусобной резнёй (Киргизия), грозила погрузить Туркестан во тьму и хаос и привести его неустоявшиеся государства к полному распаду. Но Восток дело не только тёмное, но и тонкое. Тенденцию сползания в пропасть остановили лидеры новых государств, которые, несмотря на неоднозначное к ним отношение, смогли сохранить главное – свалившуюся на голову государственность. А это на данном этапе было основным.

Там, где такие лидеры оказались у руля сразу и сумели выстроить принципы юной государственности таким образом, чтобы удержать власть и сдержать амбиции многочисленных претендентов и элит старыми проверенными методами, государства испытали гораздо меньше разрушительных потрясений, чем там, где за дело взялись иерархи "нового типа". Судьба Средней Азии за минувшую четверть века – яркая иллюстрация абсурдности западного постулата о демократии как средстве от всех напастей. Бывший первый секретарь Туркменской ССР, по-восточному хитрый аппаратчик Сапармурад Ниязов, несмотря ни на что, уберёг свою страну от того, от чего не смог уберечь свою простодушный интеллектуал, академик Аскар Акаев. Эмомали Рахмонов пришёл к власти лишь в 1994-м, и ему пришлось подчищать за предшественником и выводить страну из состояния гражданской войны и замирять общество. Демократия – это, конечно, идеал любого государства. Но её нельзя купить или продать (как пытаются). До неё надо дожить. И любая насильственно отобранная жизнь сразу ставит её ниже любой бескровной диктатуры.

Несомненно, наиболее сильным и заметным среди этих восточных правителей был ушедший узбекский президент Ислам Каримов, которому досталось управление не только самой населённой, но и самой сложной для управления страной Средней Азии. То, что ему удавалось в течение четверти века удерживать её от крупных потрясений (оперативно сглаживая неизбежные неурядицы), свидетельствует о властном таланте и тонком иерархическом чувстве этого лидера.

Однако такие лидеры, которые выдвинулись в регионе на верхушки государственных олимпов под давлением времени и обстоятельств, – явление штучное. У них нет верных соратников и естественных последователей. Они обречены на одиночество и смерть на рабочем месте. И в этом их главная слабость.

Вот потому-то каждый уход такого вождя – плановая неожиданность, которая так потрясает простых граждан и напрягает соседей. И если единственный случившийся ранее прецедент – смерть Туркменбаши – не привёл к негативному развитию событий, то это вовсе не означает, что так будет всегда и везде. Определённо можно сказать лишь то, что ничего определённого сказать нельзя.