Что Октябрьский переворот значит для Казахстана?

Установление советской власти нанесло непоправимый урон истории и культуре России и других союзных республик. Главная историческая травма казахов – голод 30-х годов, и каждый уважающий себя патриот считает своим долгом потребовать от России извинений за эти страшные события. С одной стороны, эти события ни в коем случае нельзя забывать, нужно чётко понимать, кто виноват и как с этим жить, но часто бывает так, что травмы народов мифологизируются, мутируют, превращаясь в опасный манифест.

На последствия Великого джута непостижимым образом постепенно сваливается вообще всё. Маленькие зарплаты, коррупция, кадровый голод, проблемы в системе образования и здравоохранения, иммиграция, отсутствие выхода к морю, в конце концов. Про этот период нельзя говорить, а говоря, нужно следить за языком. Это больная, табуированная тема. Скажешь не то, что хочет услышать большинство – и пиши пропало. Но давайте попробуем.

Пройти Малым Октябрём

Октябрьская революция – глубокая рана в истории десятков народов. Установление советской власти изувечило сотни судеб. Пострадали культура, наука и образование – шутка ли, 70 лет вакуума. Все эти годы люди были отрезаны не только от внешнего мира, но и друг от друга. Так, документальные свидетельства о голоде 30-х годов стали появляться только в 80-х. И это самое страшное – установка помнить хорошее и героическое, а плохое – не помнить под страхом расстрела.

Всё началось через несколько лет после того, как красные пришли к власти. Надо сказать, казахи прохладно отнеслись к тому, что соседи свергли царя и водрузили какой-то там социализм (Казахская автономная республика присоединилась к СССР последней). Для молодой и голодной правящей партии это было недопустимо – и начался Малый Октябрь. Так называется период, когда советская власть занималась подавлением казахстанских элит и усилением административного и экономического контроля над жизнью республики руками Филиппа Голощёкина.

Голощёкин был чересчур исполнительным и усердным партийным бонзой, едва не погубившим целый народ. Он покусился на самую суть уклада казахской жизни: одна из ключевых реформ состояла в том, чтобы население массово перешло к оседлому образу жизни. Естественно, многие были несогласны, поэтому Голощёкин сначала фактически истребил казахскую элиту.

Потом были конфискованы сотни голов скота, сотни гектаров земли и сенокосов. Всего по плану раскулачить нужно было около 700 хозяйств, в отчётах значится 600 с копейками, но на деле эти цифры гораздо выше. Только в Акмолинском округе вместо запланированных 46 конфискации и выселению было подвергнуто более 200 хозяйств. Неспособность вовремя проанализировать ситуацию вкупе со слепым следованием приказам привело к катастрофическим последствиям. На 1932-1933 г.г. пришлось больше полутора миллионов смертей!

Мало того, как писал главный редактор журнала «Простор» Валерий Федорович Михайлов, Великий джут – это второй голод в истории советского Казахстана. Первый пришёлся на 1919-1922 г.г. и унёс жизни 971 тысячи человек. То есть за каких-то 14 лет Казахстан потерял около 3 миллионов людей. Просто потому, что кто-то решил, что так надо.

Что такое психологическая травма и как она может стать исторической?

Следствием психологической травмы после несчастного случая, катастрофы, или, к примеру, публичного позора, становятся болезненные реакции на нечто, ассоциирующееся с источником травмы. Кошмары, раздражительность, депрессия, замкнутость, злость и гнев. (Так работает эволюция: воспоминание об ожоге заставит нас сопротивляться тому, что кто-то попросит коснуться горячего чайника).

Есть два типа реакции на историческую травму ­– меланхолия и скорбь. Первое – зацикливание человека на своей боли, потере, сопровождаемое (по Пьеру Жане) переходом к более архаичным или инфантильным формам поведения. Переживший травму человек постоянно возвращается к тому, что пережил, жалеет себя или злится, и не способен двигаться вперёд.

Скорбя, объект травмы прекрасно осознаёт, что пережил, ни в коем случае не собирается об этом забывать, но понимает, что случившееся было частью его жизни, а не центром. Он будет помнить, постарается понять и сможет идти дальше. Но если в случае отдельного человека травма находится в его памяти, подтверждена, скажем, эмпирически, то в памяти народа она может опасно видоизменяться, обрастая с течением времени новыми подробностями и смыслами, становясь не значимой частью памяти, а идеологическим орудием.

Как историческая травма влияет на народ?

Самые страшные последствия исторической травмы – реваншистские настроения. В российской культуре уже прослеживается шизофренический реваншизм. Посмотрите на полки с современной (и востребованной!) русской фантастикой – там тихий ужас. Каждый второй слесарь, оказавшись в теле Сталина, предотвращает распад Союза и едва ли не лопается от гордости за свой великий подвиг. В год таких книг выходит почти 70 наименований.

Больное стремление к культурно-исторической и национальной идентификации в коллективной памяти приводит к страшным социальным изменениям. Синдром золотого века (раньше было зеленее, голубее, и хлеб по 25 копеек) и стокгольмский синдром, смешиваясь, превращаются в какой-то коктейль Молотова, который того и гляди рванет.

Советская власть 60 лет молчала про концлагеря, запрещала говорить про мучительные подробности блокады Ленинграда, ГУЛАГ, судьбы немцев Поволжья, крымских татар и казахов. При этом про зверства рейха было известно всё. Красная пропаганда сумела подать два практически одинаковых режима настолько по-разному, что в голове рядового гражданина даже и не возникало параллелей.

Так, существовала программная директива помнить про героизм и победу, а цену этой победы оставлять за скобками. Эта установка формировала у людей чувство вины, все эти темы отправлялись в разряд стыдных вопросов, которые не то что в обществе, даже на собственной кухне обсуждать неудобно. И эта вот память о великой победе, очищенная от "шелухи" миллионов жертв репрессий, коллективизации и просто-напросто неправильного управления процессами на местах – бомба замедленного действия. И в российской культуре таймер уже тикает.

Важно проговаривать неудобную правду – вслух и громко. Говоря шёпотом, мы часто (нарочно или нет) упускаем важные детали. К примеру, тот же самый Голощёкин – кровавый пёс сталинского режима, которого отправили убивать? Так, да не так. В большей степени он был просто исполнительный идиот. В. Григорьев и Л. Ахметова в монографии "Первые лица Казахстана в сталинскую эпоху" пишут вот что: "в чьей (Голощёкина – Авт.) ментальности слились воедино: местечковость, упрощённое представление о науке марксизма, революционная нетерпимость и стремление к прямолинейным решениям на базе общих директив сверху". Важно ли понимать, что вина конкретно Голощёкина и вина всей советской системы перед казахами – две разных вины? Ещё как важно. Дьявол – в деталях. Опуская какие-то факты, обобщая сведения и манифестируя советскую вину, как Советы манифестировали победу, мы сами превращаемся в тех, кто нанёс нам травму.

Культура как лекарство от социального реванша

Да, советская власть практически уничтожила культуру малых народов, но советской власти больше нет. Современные немцы не должны брать на себя или даже чувствовать вину за страшные преступления государства, возникшего на их территории, точно раковая опухоль. Ровно также нет смысла в том, чтобы современная Россия извинялась перед Казахстаном за красный террор.

Как избавляться от исторической травмы? Её важно проговорить, принять и понять, что искать виноватых в прошлом – гиблое дело. Виноватые мертвы, режим мёртв.

Важно не обвинять всех вокруг и требовать покаяния, а восстанавливать утраченное и создавать новое. Восстанавливать научные школы, преемственность поколений в сложных, социально значимых профессиях. Направлять энергию в более конструктивное русло и понимать: Россия нам не то что ничего не должна, нам просто от неё ничего не должно быть нужно.

Ещё травму нужно обнажать публично. Писать картины, книги, снимать кино. Очень странно, что нет современных художественных высказываний на важные для казахской истории темы. Фильмов, сериалов, комиксов, фантастики, в конце концов. Произведений без идеализации (которую часто принимают за историзм) и пафоса. Постмодернистских шуток, вроде фильмов «Джанго освобождённый» или «Бесславные ублюдки» Квентина Тарантино.

Наша историческая травма стигматизирована, вынесена, как я уже говорил, в область стыдного. Нет никаких "других ракурсов" или "важных деталей" – кто-то виноват, кто-то должен каяться. Не хочет? Буду ненавидеть. Но от ненависти до повторения фатальных исторических ошибок – один шаг, а жернова революции в первую очередь перемалывают простой народ.