Художники Гульнара Касмалиева и Муратбек Джумалиев: Современный человек на самом деле номад

Как изменилось сознание кочевника в современной Центральной Азии? В понимании художников из Кыргызстана Гульнары Касмалиевой и Муратбека Джумалиева сегодняшние номады – это люди, проходящие через таможенный ритуал на "Кордае", это везущие металлолом в Китай водители грузовиков и женщины-челноки с клетчатыми сумками. Инсталляция "Кое-что о современном номадизме" проходит в Aspan gallery в Алматы. Знаменитый кыргызский арт-дуэт Гульнары Касмалиевой и Муратбека Джумалиева впервые проводит сольный показ своих работ в Центральной Азии. Главным образом это фото- и видео-арт, также они привезли с собой получившую известность за рубежом инсталляцию "Транссибирские амазонки".

О том, как ментально поменялся кочевник, переживший смену не одной парадигмы, размышляют супруги Гульнара Касмалиева и Муратбек Джумалиев.

– Вы множество раз выставлялись за рубежом, участвовали в Венецианской биеннале, Азиатско-тихоокеанской триеннале, биеннале Гванджу, Сингапура и Шарджи. Но в Центральной Азии это ваша первая персональная выставка. Почему?

– Ответ довольно простой. Есть очень много известных художников в Центральной Азии, в том числе в Казахстане, Кыргызстане, я уже не говорю про Узбекистан, где есть очень хорошие художники актуального искусства. Несмотря на это, катастрофически не хватает институций, которые могли бы качественно выставлять современное искусство. Я думаю, это относится и к Казахстану. Только-только назревают какие-то институции в Астане, в Алматы, которые могут более-менее грамотно артикулировать современное искусство. Собственно говоря, поэтому мы выставляемся больше на Западе, где институции развиты, есть галереи и сообщества, которые могут воспринимать такого плана искусство. Там это востребовано, а у нас только-только начинается.

– С 2006 года мы делали большие международные бишкекские выставки, – продолжает слова супруга Гульнара Касмалиева. – Было довольно большое подвальное пространство под площадью Алату в Бишкеке. Но на тот момент нам было интереснее не выставлять свои работы, а делать какие-то проекты. Это тоже часть нашей деятельности – кураторская. Но мы делали большие видеовыставки. Интересно, когда кто-то интересуется твоими работами и выставляет их.

– Каковы ментальные особенности современного номада?

– Интересно, что номадология, номадизм сегодня имеют отношение к постмодернистской философии. Это Жиль Делёз, к примеру. Самое интересное, что терминология, связанная с номадами, сегодня переходит в какую-то властную и официальную сферу. Год назад у нас в Кыргызстане открыли Центр кочевой культуры. Власть, конечно, абсолютно не знает о номадической философии. Но мудрость этой философии, видимо, в том, что она начинает каким-то образом прорываться в официальном нарративе. Современный человек на самом деле номад, со времени крушения Берлинской стены открылось множество возможностей, человек может просто всё бросить и путешествовать. Появился новый тип человека, который не только может быть не привязан к какой-то локации физически, но и ментально, если говорить о культуре. Но современному кочевнику приходится преодолевать какие-то препоны, чтобы двигаться. Это достаточно травматичный опыт. Возьмите наших челноков, которые были в 90-е. Которым приходилось переходить через все эти границы, созданные государствами. Они должны были проходить через полицейских, пограничников, таможенников и так далее. Всё это травма. Или травматический опыт, когда ты не получаешь визу в какое-то европейское государство. Об этом писали Майкл Хардт и Антонио Негри в своей работе "Империя". Огромные массы населения начинают двигаться туда-сюда. Всё это связано с огромными травмами и препятствиями. И эта мысль просвечивает сквозь наши работы. "Кое-что о современном номадизме" – это кое-что о травме. Советский Союза распался, железный занавес исчез, но возникли другие стены. Попробуйте сейчас в Европу прорваться. Или ты, в принципе, можешь стать гражданином США, но через что тебе нужно пройти ради этого! Мы видим этот травматический опыт, который нас окружает.

– Недавно на контрольно-пропускном пункте "Кордай" на кыргызско-казахстанской границе было много шума из-за больших очередей и усиления контроля. Не было желания отразить эту ситуацию в вашем творчестве?

– Да, конечно. Если вы заметили, то инсталляцию "Транссибирские амазонки" мы в этот раз выставили по-другому – в виде узкого коридора. Нам захотелось пропустить людей через тот коридор. Если вы проходили через "Кордай", то вы знаете, что там с двух сторон сетка, людей загоняют туда. И ты толкаешься в этой сетке, чтобы потом стоять несколько часов, чтобы перейти границу. То есть вдруг возникают неожиданные препоны, которых раньше не было. Нужны, видимо, какие-то зацепки, чтобы их создать. Как высказывание нашего президента, например. Это один из примеров того, как в мире действуют эти препоны. То же обещание Трампа построить большую стену между Мексикой и США. Поэтому ситуация на казахстанско-кыргызской границе – это подтверждение того, что происходит везде.

– Ваш визит в Казахстан совпал с небольшой напряжённостью между двумя странами. Придаёт ли это особую актуальность теме условности границ?

– Собственно говоря, нам была интересна связь между Евразийским пространством и Китаем. Каким образом происходит экспансия Китая, воздействие его мягкой силы. Как она проникает везде. Собственно, Таможенный союз – это же слабая попытка противостоять китайской экспансии. Стены между нашими республиками в то же время ломаются, огромный внутренний рынок.

– Если уж делать открытое пространство, то, наоборот, должен быть диалог, – снова дополняет Гульнара Касмалиева. – Открытый диалог, который был когда-то, когда мы были действительно номадами. Наши культуры настолько близки, мы жили там, где не было вообще никаких границ фактически. Сферы влияния существовали всегда, но мудрость состоит в том, чтобы оставаться человеком с большой буквы. Это и есть цель и свет в конце туннеля. Не амбиции, желание власти, а просто человеческие, взаимососедские отношения. У номадов в постулате Чингисхана были заповеди. Там очень хорошо говорится о том, что даже если это твой враг, ты всё равно должен накормить его и дать кров.

– В ваших фотоработах простые рабочие, люди на рынке, которые, возможно, никогда бы не стали объектами искусства. Расскажите, как вы концептуализируете то, что далёким от современного искусства людям покажется чем-то обыденным?

– Тут есть фотоработы из серии "Новый Шёлковый путь". У нас же есть представление о Шёлковом пути, очень радужное, эпичное. Эта романтика усилилась после развала Советского Союза. Потому что тогда Шёлковый путь был чисто академическим термином. Потому что он симвозилирует передвижение, а как ты в СССР передвинешься? А когда Союз развалился, появилась гостиница "Шёлковый путь", фирма "Шёлковый путь". Это такое романтическое, флёрное представление. А вот как он выглядит на самом деле: вот дорога на Китай, раньше здесь проходил Шёлковый путь. Как этот путь выглядит сейчас? Как парадигмы сменяются? Раньше в Китай везли ювелирные изделия, оттуда везли шёлк, фарфор. А сейчас туда везут металлолом, а оттуда ширпотребную одежду. То, что везут эти грузовики, – это демонтированная советская действительность. Обломки. Эти заводы же больше не работают, их просто сносят и везут металлолом в Китай. Это про то, как бывший номад становится осёдлым и учится торговать. В старые времена у казахов, например, считалось, что стыдно сидеть на базаре. А сейчас это нормально. Идёт коренная ломка сознания.

– У вас творческий семейный союз. Где проходят границы в вашем тандеме?

– В дискуссии легче что-то воплотить. У тебя появляется некая идея, но её нужно сформулировать, придать ей устойчивую форму. Когда ты проговариваешь, возникают новые смыслы и формы. Это очень интересный процесс. Мы привыкли так работать уже больше 20 лет.

– Как выживали современные художники в Кыргызстане в 90-е годы, когда в принципе не было никакой поддержки?

– Всё постсоветское пространство выживало кто как мог. Мурат был директором детской художественной школы, я там преподавала. Были интересные экспериментальные группы. А потом мы стали делать какие-то проекты. И за счёт международных доноров, которым было интересно развитие культуры современного искусства в Центральной Азии, мы создавали проекты и потом уже начали получать какие-то деньги.

– Однажды вашу работу "Стена поющей глины" попросили демонтировать из-за недовольства чиновников. Как это произошло?

– В те времена мы были в составе художественной группы "Замана", она существовала где-то два года. Туда входило шесть человек. Мы делали инсталляции, проекты. И вот один из проектов был "Стена звучащей глины". Глина, как некая субстанция, которая резонировала со многими культурными слоями. Как строительный материал, который нужно ощутить, и как первооснова всего во Вселенной. Бог вылепил Адама из глины. Эту стену мы вылепили из саманного кирпича, который обычно продаётся у нас за городом. Мы выстроили в выставочном пространстве стену. Тогда особо не было принято делать такие вещи: вокруг – картины, академическое искусство. И вдруг какой-то саманный кирпич. Это было при президентстве Акаева. Кому-то из высшего руководства, как я понял, не понравилось это. И поэтому потребовали срочно демонтировать. Но стена была очень красивая. Люди должны были вешать на неё цветные ленточки, чтобы она ими покрылась полностью в итоге. Но стена просуществовала только три дня, мы как раз уехали на неделю. Когда вернулись, её уже не было.

– Насколько изменилась ситуация сейчас? Находит ли то, что вы делаете, поддержку и понимание у тех же чиновников?

– У нас нет ни одной государственной институции, которая работала бы с современным искусством. Есть музей современного искусства, но он только предоставляет площадку. У самого музея нет никаких стратегий по исполнению собственных больших проектов. У государства нет никакой политики в отношении современного искусства. Поэтому всё, что поддерживает современное искусство, – это частный бизнес или зарубежные фонды.

– Можно ли сказать, что социальная проблематика – одна из основных тем в вашем творчестве?

– Это попытка анализа. Прежде кочевник просто жил в гармонии с природой, ему не нужно было что-то анализировать. Потом происходила очень жёсткая "советизация", коллективизация. За какие-то сто лет резко поменялась парадигма, одна проблема сменяется другой. Человеку нужно думать о том, куда он идёт. Он уже не кочевник, он оседлый, ему говорят: "Живи так, так лучше". А потом говорят: "Нет, тебе надо повернуться на 180 градусов". В такой ситуации сидеть и писать такие декоративные картины становится неинтересно. Турбулентные события 90-х годов, кыргызские революции, – всё это заставляет тебя работать более экспрессивно, ты резонируешь и отображаешь то, что видишь. Ты больше понимаешь себя, свой социум, историю.