Ася Казанцева: Говорите на свидании про науку. Это повышает шансы, что девушка вечером пригласит вас к себе

Как познание мира помогает в личной жизни

– Вы ездите с лекциями по разным городам. Как считаете, в небольших городах люди больше склонны верить лженаучным представлениям? Может, замечали отличия в восприятии научно-популярных лекций в крупных и небольших городах?

– Нужно понимать, что у меня очень сильное искажение выборки. С одной стороны, в любом городе на лекции приходит самая прекрасная, самая бодрая и заинтересованная в науке часть жителей. С другой стороны, у меня всегда разовые наблюдения, то есть возможны случайные флуктуации, отклонения. Если мне и кажется, что я замечаю какие-то отличия между городами, я никогда не могу быть уверена, что эти отличия существуют объективно, а не связаны с какими-то случайными параметрами.

Я читала лекцию в Шымкенте, и меня удивило, что хотя сама лекция была про внимание и восприятие, почти половина вопросов была про мозг мужчины и мозг женщины. Мне вообще показалось, что город Шымкент очень сильно интересуется гендерными вопросами. Возможно, это связано просто с тем, что в Казахстане сосуществуют современное передовое цивилизованное общество и какие-то более традиционалистские круги населения, и поэтому те, кто причисляет себя к современному цивилизованному обществу, сильнее заинтересованы в том, чтобы дистанцироваться, и в том, чтобы рефлексировать и проговаривать проблемы, связанные с сексизмом. Это незаметно, скажем, в российских городах, особенно в крупных, в связи с тем, что там не так остро наблюдается это противостояние.

Хотя у меня есть похожее наблюдение и из России. Я общалась с организаторами в городе Краснодаре, и в разговоре была какая-то странность, которую я никак не могла ухватить. Потом поняла: за вечер они трижды упомянули, что они атеисты. В Москве никто так не делает, потому что это и так очевидно по умолчанию, пока человек не сказал обратное. В Краснодаре, видимо, религия играет более выраженную роль в обществе, и поэтому людям важно от неё дистанцироваться. Такие вещи есть, но я никогда не могу быть уверена, что они верны для всего города, а не для тех, кто мне случайно попался.

– Какой вред наносит лженаука, как с ней бороться?

– Лженаука лженауке рознь. Некоторые убеждения наносят вред, главным образом, карману и личному времени того, кто в них верит. Я не очень понимаю, какую опасность может представлять, допустим, вера в плоскую Землю – конечно, в том случае, если человек, разделяющий эту веру, не запускает космические корабли или самолёты, не проектирует ничего такого, для чего полезно знать астрономию или физику.

Бывают лженауки общественно опасные. Это в первую очередь, конечно, антипрививочное движение. Бывают люди, которым прививки нельзя делать по медицинским показаниям, и в нормальном обществе они защищены тем, что инфекция до них просто не доходит, потому что у людей вокруг есть иммунитет. Но они оказываются в опасности, если в обществе появляется достаточно много антипрививочников для того, чтобы инфекции могли снова циркулировать в популяции. Мы это постоянно наблюдаем на примере кори, которая в какой-то момент была почти побеждена в цивилизованном мире. Когда усилилось антипрививочное движение из-за некоторых псевдооткрытий, корь начала снова циркулировать в разных странах. Были жертвы. Среди них были не только те, кого просто родители решили не прививать. Их тоже жалко, особенно потому, что это было не их собственное решение, хотя и в случае собственного решения все равно было бы жалко. Но хуже то, что были люди, которым по объективным показаниям нельзя делать прививки, и в нормальной ситуации они бы не заболели корью, не столкнулись бы с ней. А так среди них были погибшие, и это связано с тем, что не было коллективного иммунитета.

Довольно опасны многие заблуждения, связанные с ВИЧ, это острая проблема. Про ВИЧ нужно знать две вещи. Первое, нужно понимать, что ВИЧ контролируется современными лекарствами. Если сегодня человек получает адекватное современное лечение, то с ВИЧ-инфекцией он может прожить не меньше, чем если бы у него её не было. По некоторым данным, даже и дольше, потому что он получает те лекарства, которые контролируют ВИЧ, и одновременно получает врачебный контроль, который позволяет более эффективно выявлять на разных стадиях другие заболевания. То есть с медицинской точки зрения ВИЧ хотя и не совсем побеждён, излечивать его мы пока не умеем, но тем не менее может полностью контролироваться.

Вторая вещь, которую нужно знать, – что у нас вообще-то эпидемия. Я не знаю точно, что происходит в Казахстане, но в России заражено, по самым сдержанным оценкам, около миллиона человек, примерно каждый 140-й. Если вы заходите в полный вагон метро, там точно есть кто-то с ВИЧ. Скорость распространения очень большая, и это давным-давно никак не связано с маргинальными группами населения. То есть дело не в том, что какие-то наркоманы колются общим шприцем. Это те, кто 20 лет назад кололся общим шприцем. Они выросли, социализировались и теперь заражают своих собственных партнёров в законном браке. У нас основной путь передачи – это гетеросексуальные половые контакты, он весит ничуть не меньше, чем инъекции, и, конечно, гораздо больше, чем гомосексуальные контакты, в связи с тем, что их просто меньше в процентном отношении. А ещё в связи с тем, что геи знают, что нужно пользоваться презервативами, а гетеросексуалы абсолютно легкомысленны.

ВИЧ здорово контролируется в том случае, если люди о нём осведомлены. Понятно, что лучше не заражаться, чем потом возиться с ежедневным приёмом лекарств. Но хуже всего, что есть ВИЧ-диссиденты – люди, отрицающие само существование вируса. Скорее всего, это связано как раз с тем, что они настолько боятся этого заболевания, что предпочитают прятать голову в песок. И вот они умирают от ВИЧ регулярно – собственно, от того, что не получают лечения, и у них развивается СПИД. И ладно бы они сами, но у них бывают дети, которые тоже не получают лечения, и тоже умирают. Это довольно печальная история.

– Вас в Казахстан пригласили простые ребята из Шымкента, которые пытаются развивать в своём регионе популяризацию науки, но сами они при этом не являются учёными. Как могут люди без специальных знаний развивать научпоп, но при этом не впасть в лженауку и не начать транслировать интеллектуальный фастфуд?

– Действительно, когда мы говорим о развитии популяризации в разных городах, велика роль личности в истории. Очень много есть таких примеров, когда какой-то отдельный человек или какая-то отдельная маленькая компания просто решает в своем городе проводить научно-популярные мероприятия и благополучно это делает. Просто потому, что людям нравится, когда в городе есть научно-популярные лекции, и они этим занимаются. Поэтому в России, например, нет прямой корреляции между размером города, количеством населения и тем, насколько там развиты научно-популярные события.

Больше зависит от того, нашлись ли где-то люди или нет. Вот, например, Казань была долгое время столицей российского научпопа, потому что там был конкретный Петр Талантов, заработавший много денег на торговле цветами и вкладывающий их в крутейшие научно-популярные мероприятия. В Самаре есть Саша Умрихина (организатор лекториев инициативной группы "Думай". – Авт.), которая вместе с мужем тоже вкладывает собственные средства в то, чтобы привозить лекторов, просто потому что ей нравится их слушать, а заодно их слушает всё остальное население города.

В Белгороде то же самое: есть Михаил Проводников, у него сеть продуктовых магазинов, а часть прибыли от них он вкладывает в развитие лектория. В Сургуте есть небольшое местное медиа – СИА "Пресс", которое тоже вкладывается в развитие культурной среды в городе. Здорово, что такие тенденции есть и в Казахстане. Причём Серику Макжанову, который привёз меня в Шымкент, действительно пришлось где-то находить на это деньги, потому что вход для горожан был бесплатным, а вот в Алматы лекция была по билетам, так что от Марии Валяевой, которая это организовала, требовалось именно вложить время и силы, чтобы договориться с залом и обеспечить логистику. То же самое можно устроить и в любом другом достаточно крупном городе: собственно, всегда наличие или отсутствие лекций определяется только тем, нашёлся ли человек, готовый этим заморочиться.

По поводу лженауки. Довольно странное предположение, что именно те люди, которые занимаются организацией научно-популярных мероприятий, то есть погружены в контекст, как-то особенно подвержены опасности поддерживать антинаучные вещи. По сути, наоборот, они много делают для борьбы с этим. Вы имеете в виду, что у них кончаются хорошие лекторы, и они начинают привозить лекторов непонятных?

– Бывают лекторы, которые за счёт своего какого-то наработанного статуса могут продвигать что-то не очень полезное.

– Да, поэтому не стоит слепо доверять только статусу. Действительно бывает, что какой-то человек сначала достиг успехов в своей науке, а потом начал выходить за пределы своей компетенции и говорить немного завиральные вещи. Но, честно говоря, когда это происходит, это видно невооружённым глазом.

Есть Сергей Савельев, который изучал анатомию мозга, а потом стал слишком далеко заходить в идеях про то, что люди не равны по своим интеллектуальным способностям. Люди действительно не совсем равны по своим интеллектуальным способностям, но это не означает, что с этим ничего нельзя сделать, это не значит, что с этим ничего не нужно делать, и главное, не означает, что есть какой-то способ это померить или предсказать, что вытекает в явном виде из лекций Савельева. Но в общем и целом тот факт, что Савельев слегка загнался, вполне очевиден любому человеку, интересующемуся научпопом.

Когда вы зовёте лектора, вы в любом случае сначала гуглите, что о нём пишут, и в случае Савельева сразу получаете много детальной критики. Она есть, например, на Youtube-канале Trash Smash (научпоп-канал, который занимается обзорами мифов, предрассудков и заблуждений. – Авт.), на сайте Антропогенез.ру (российский научно-просветительский портал, посвящённый происхождению человека. – Авт.) и многих других.

По-хорошему, человек, который занимается популяризацией науки, вообще не должен транслировать никакого своего личного мнения. Даже если он учёный, всё равно с его стороны было бы правильно свои идеи транслировать в специально отведённых для этого местах, в научных журналах в разделе "гипотезы". А в рамках популяризации высказывать только то, что является научным мейнстримом – тем, что более-менее установлено. И это втройне верно для популяризаторов, которые не являются практикующими учёными. То есть когда вы оцениваете популяризаторов, принципиально, чтобы они, если высказывают личное мнение, подчёркивали, что это именно личное мнение. А в основном пересказывали общепринятые идеи, ссылаясь при этом на источники.

Ключевой водораздел между хорошими популяризаторами и плохими просто в том, что хорошее популяризаторы ссылаются на источники. И что в источниках правда написано именно то, что они говорят. Это можно установить с помощью выборочной проверки, пройти по любой ссылке и посмотреть, правда ли там написано то, о чём говорит популяризатор. Особенность хорошего популяризатора в том, что он не боится, что его перепроверят. Он ничего не имеет против того, чтобы его перепроверили, он, скорее, наоборот, приветствует желание людей больше разобраться в этом вопросе. И именно поэтому предоставляет все ссылки, для того чтобы облегчить людям задачу – пойти и узнать больше. Потому что задача хорошего популяризатора в том, чтобы люди заинтересовались темой и могли разобраться в ней лучше. И в том числе увидеть, что он, популяризатор, опускает какие-то детали, что-то упрощает. В идеале люди вообще идут на биофак, там обнаруживают, что на самом деле всё сложнее, чем рассказал им популяризатор, и на него обижаются. Но уже поздно, они уже во всём разобрались, а если бы не заинтересовались – может, и не разобрались бы. Так что это и есть именно та цель, которую коварный популяризатор преследовал.

– Что может сделать каждый без специальных знаний, чтобы внести свой вклад в науку и её популяризацию?

– Чтобы внести вклад в науку, можно играть в компьютерные игры. Дело в том, что современная наука имеет дело с огромными массивами данных, и часто для их обработки, с одной стороны, не требуется какой-то особенной квалификации, а с другой стороны, автоматизировать её тоже не получается. Поэтому учёные разрабатывают игровые приложения, с помощью которых люди могут им помогать. Например, есть игра Foldit, в которой нужно сворачивать белки. Часто бывает, что исследователям известна последовательность аминокислот, но непонятно, как именно она упакована в трёхмерную структуру. Но есть общие закономерности: какие аминокислоты должны оказываться по соседству или далеко друг от друга, чтобы структура была энергетически выгодной. И вот люди в свободное время просто сидят и крутят в разные стороны нарисованные цепочки аминокислот, компьютер говорит им, лучше стало или хуже, а исследователи получают самые удачные варианты укладки, и проверяют, не так ли на самом деле и в природе. Есть игра Phylo, где нужно сопоставлять последовательности ДНК разных организмов, а выглядит это для пользователя примерно как разновидность тетриса. У астрономов тоже есть подобные приложения: они, например, загружают в сеть большое количество снимков звёздного неба, а люди их по каким-то заданным правилам анализируют, отмечают те объекты, на которые дальше учёным нужно обратить внимание.

А популяризации так или иначе способствуем мы все просто потому, что стремимся получать новую информацию. Мы читаем книжки, ходим на лекции – не только для того, чтобы приятно провести время, но и для того, чтобы повысить свою коммуникативную ценность, узнать о каких-то интересных штуках, которые потом можно обсудить с коллегами, друзьями и девушками. Когда вы идете с девушкой на свидание и рассказываете ей про науку, то это в общем и целом повышает ваши шансы на то, что она этим вечером пригласит вас к себе, потому что интеллект – магистральная линия человеческой эволюции, потому что нам нравятся умные люди, умные люди хорошо выживают и хорошо обеспечивают своё потомство благодаря тому, что умеют хорошо зарабатывать деньги. И у нас, поскольку нет прямых способов оценить на свидании интеллект собеседника, мы обычно не даём тест на IQ на первом свидании с девушкой, мы вместо этого оцениваем интеллект по косвенным признакам: по чувству юмора, по стилю речи, по эрудиции, в том числе по способности рассказать какую-нибудь научную баечку.

Я вот как-то раз ходила на свидание с мальчиком с сайта знакомств, и мы, как положено, на втором свидании ходили в Парк Горького, где, как положено, катались на карусельках и смотрели на облака. Но был нюанс: пока мы катались на карусельках, я рассказывала, что продление детства, инфантилизация, – это важный тренд человеческой эволюции, и поэтому нам кажется привлекательным поведение, которое напоминает поведение детёныша, вот типа катания на карусельках с романтическим партнёром. А когда мы смотрели на облака, он мне рассказывал, почему они не падают на землю, про восходящие потоки воздуха, неравномерное нагревание солнцем поверхности туч и так далее. И после этого, естественно, мы поехали ко мне, потому что ну что же ещё оставалось делать...

– Как считаете, насколько заметен вклад популяризаторов в борьбу с лженаукой? Можно ли его как-то оценить?

– Объективных способов оценки совершенно точно нет. Мы можем судить только по косвенным признакам. После того как вышел меморандум комиссии РАН по борьбе с лженаукой, посвящённый лженаучности гомеопатии, мы видели, что продажи гомеопатических препаратов упали на 7%, но мы не знаем, связано ли это каким-то образом с меморандумом или просто связано с экономическим кризисом, в результате которого падают продажи всех лекарств. И поскольку у людей становится меньше денег, скорее всего, в первую очередь они отказываются от неэффективных лекарств, но продолжат покупать их в более сытое время.

Читайте также:
Гомеопатические препараты: что это такое и почему их эффективность не доказана

Когда мы рассуждаем о популяризации науки, нас часто обвиняют в том, что мы занимаемся агитацией для своих. Скажем, рассказываем о бесполезности гомеопатии тем, кто и так уже понимает, что гомеопатия бесполезна. Отчасти это верно, но здесь важно, что мы видим в России за последние 15 лет очень быстрый и неуклонный рост количества людей, которых интересует популяризация науки. Те тиражи книжек, которые сейчас у нас есть, были совершенно невообразимы 10 лет назад, та посещаемость лекций, которая у нас сейчас есть, была совершенно невообразима 5 лет назад.

То есть объективно происходит вовлечение новой аудитории. И вполне вероятно, что у кого-то в этой аудитории раньше были лженаучные убеждения, а потом он их пересмотрел. Кроме того, существенно, что существует и популяризация второго порядка. То есть, наверное, к нам на лекции и правда приходят люди, которые всё понимают, но от нас они набирают какие-то метафоры, аргументы, какие-то ссылки на исследования, которые они потом могут использовать в разговорах с людьми, не вовлеченными в популяризацию: со своими нянями, таксистами, бабушками, и вот эта вторичная популяризация должна приносить какой-то эффект. Хотя, опять же, у меня нет статистики, это умозрительные соображения.

Я лично не очень заинтересована в борьбе со лженаукой, меня война не заводит вообще, о ней нужно говорить с Александром Панчиным, его война заводит (российский биолог, популяризатор науки, член Комиссии РАН по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований. – Авт.). Моя вторая книжка действительно посвящена лженаучным мифам, но важно понимать, что написала я её по двум причинам. Во-первых, мне были интересны те когнитивные механизмы, особенности работы мозга, которые делают людей предрасположенными к вере во лженауку. А во-вторых, потому, что мне смертельно надоело про лженауку разговаривать. Я хотела написать книжку, чтобы от меня со всеми этими разговорами отстали. Чтобы у любого, кто хочет об этом поговорить, уже была готовая книжка, в которой собраны все аргументы, ссылки и метафоры, – соответственно, он мог бы её читать и дальше использовать, а я могла бы вместо этого говорить о чём-то интересном.

Читайте также:
Александр Каплан, учёный: Многие люди несчастны, потому что неэффективно использовали мозг

– У нас был в гостях Александр Каплан, и мы вспомнили про лженаучные мифы. Он говорил, что любит некоторые из них подогревать, чтобы подогревать в людях тягу к науке.

– В общем и целом формат популяризации в виде высказывания мифа и его последующего разоблачения неплохо запоминается людьми. Но всегда есть опасность, что люди запомнят первую половину и при этом не запомнят вторую. Нужно относиться к этому с осторожностью, смотреть в каждом конкретном случае отдельно.

Я лично всё-таки не использую этот приём, стараюсь не озвучивать мифы или по крайней мере сразу проговариваю в явном виде, что это именно мифы. Это рискованно: люди могут воспринять превратно. Вот вырежут, допустим, из моего видео этот маленький кусочек, пойдёт он гулять по Сети, и все поверят, что я подтверждала эту чушь. Потом не отмоешься. Ну и, в принципе, это необязательно, есть масса других способов зацепить внимание аудитории. Я, например, стараюсь использовать истории про людей. Вот сегодня, скажем, начала лекцию с рассказа о том, как человек выстрелил себе в голову из арбалета, повредил вентромедиальную префронтальную кору, и у него прошла депрессия. Прекрасный заход для того, чтобы дальше уже обстоятельно рассказывать о функциях этого участка коры.

Двуногие бездушные биороботы

– После лекции создаётся впечатление, что в принципе человек – это части мозга, которые обмениваются информацией между собой, то есть какое-то изменение в мозге – и это изменение в личности этого человека. Насколько это правдиво, что человека можно сравнить с компьютером: какие-то детали компьютера работают друг с другом, одна деталь перестанет работать – и перестанет работать компьютер так, как работал раньше.

– Мозг можно сравнить с компьютером с поправкой на то, что мозг сложнее, чем те компьютеры, которые на сегодняшний день существуют. Потому что у компьютера, у его отдельного элемента, есть только состояние "1" и состояние "0". Человеческий мозг скорее можно сравнить с квантовым компьютером, где у каждого функционального элемента есть много состояний. Больше даже, чем кубитов у квантового компьютера. Наши нейроны в основном передают информацию с помощью частоты импульсов, частично она кодируется с помощью проводимости синапсов, важно то, какие нейромедиаторы используются, каким образом выплетена нейронная сеть. И у нас 86 миллиардов нейронов, это много.

Но глобально, обсуждая принципы работы мозга, его очень часто сравнивают с вычислительными машинами, и это правомерное сравнение. Если вы почитаете статьи по нейроэкономике, науке о том, как мозг принимает решения, то там самое популярное слово именно computation. Потому что действительно процесс принятия решений, как и процесс обработки зрительной информации, как и другие процессы, происходящие в мозге, очень близок в некотором смысле даже к простой арифметике. Мозг сопоставляет интенсивность двух разных сигналов, буквально вычитая один из другого, с помощью того, как в нём сплетены нейронные сети, обрабатывающие эту информацию. Сигналы конкурируют, и конечное решение зависит от того, какой из них окажется сильнее. Таким сопоставлением мозг занимается всё время, на всех уровнях обработки информации.

Здесь даже есть обратный процесс: важно не то, что мозг похож на компьютер, а то, что компьютер похож на мозг. Cвёрточные нейросети, которые занимаются распознаванием изображений, сделали буквально по мотивам зрительной коры, потому что те принципы обработки изображения, которые используются в зрительной коре, оказались подходящими и для компьютера. Нейросети пока справляются с распознаванием изображений хуже, чем мы, но они и состоят из гораздо меньшего количества вычислительных элементов, чем наш мозг.

– Если осознать, что такое мозг, становится понятно, что его работа и есть душа, либо её нет, а просто есть только мозг человека.

– Души нет. То, что мы называем высшей нервной деятельностью, довольно логично вытекает из особенностей того, как работает вот это большое сложное вычислительное устройство, которое называется "нервная система". Отличие между человеком и животным скорее количественное, чем качественное. У нас, правда, гораздо сложнее система обработки информации, но принципиально они одинаковые – не то что у нас, у обезьяны и у крысы, а даже по большому счёту у нас и у улиточки.

Эрику Канделю (американский психиатр, нейробиолог и профессор биохимии. – Авт.) дали Нобелевскую премию за то, что он стал изучать сложные процессы памяти и обучения на улиточках, у которых мало нейронов, эти нейроны крупные, но при этом у этих животных бывает довольно сложное поведение. И когда он изучил все эти вещи на улиточках, на простейших системах из 3-4 нейронов, дальше стало более понятно, что нужно искать у млекопитающих. И выяснилось, что у млекопитающих хотя и есть отличия в том, как это работает, но эти отличия не принципиальные, эти отличия скорее в деталях, чем в общих принципах обработки информации.

– Не может ли подробное знание о своём мозге стать минусом для мотивации людей в будущем? Например, художественная часть у меня плохо развита, и я не буду пытаться учиться рисовать. Или же, наоборот, это повод к тому, чтобы не сдаваться и пытаться развивать свои навыки?

– Наоборот, это очень радостная история. Как раз благодаря Канделю и его улиточкам мы поняли, что обучение – это анатомические изменения мозга. Что долговременная память – это рост новых синапсов между нейронами, задействованными в выполнении какого-либо задания. И мы знаем, что человеческий мозг в течение всей своей жизни сохраняет нейропластичность, то есть сохраняет способность к выращиванию новых синапсов.

По-видимому, действительно, врождённые способности существуют. Одни люди от рождения больше предрасположены к тому, чтобы осваивать музыкальные инструменты или заниматься математикой, а другие меньше. Но когда мы говорим о любом здоровом человеке, он способен развить в себе любой навык. Различия связаны только с тем, что кому-то этот навык будет даваться проще, а кому-то сложнее. Условно, способный человек достигнет совершенного владения скрипкой за 10 тысяч часов практики, а менее способному для достижения того же уровня понадобится 15 тысяч часов. Но научить любого здорового человека можно чему угодно. Правда, в некоторых областях выражены возрастные ограничения. Профессиональным спортсменом, допустим, уже невозможно стать, если начать тренироваться в тридцать. И это связано не только с мышцами или сердечно-сосудистой системой, но и, например, с координацией движений, то есть с тем, чему удаётся или не удаётся научить мозг.

– Во время лекции звучал вопрос, в котором упоминалось, что мозг либералов и мозг консерваторов разный. Не значит ли это, что, например, нет смысла пытаться переучить человека, который предрасположен к магическому мышлению, раз уж у него всё равно развита иная часть мозга.

– Врождённая предрасположенность к тому, чтобы одобрять или не одобрять новое, существует, но не является приговором. Разумеется, многое зависит и от среды и от личного стремления человека к тому, чтобы пытаться – или не пытаться – разобраться в какой-то новой информации. И здесь важно понимать, что и то и другое полезно для общества. Важно, чтобы в обществе были люди и склонные к сохранению существующего, и склонные к внедрению новых порядков. Первые способствуют тому, чтобы не терялись накопленные знания, а вторые – тому, чтобы появлялись новые.

К мифологическому мышлению так или иначе склонны мы все. Мы все склонны к поиску простых объяснений и формированию ложных причинно-следственных связей между событиями, между которыми мы заметили совпадение. Это конструктивно заложено в нашем мозге. У нас прямо есть специальные молекулы, которые занимаются регистрацией совпадений, одновременного возбуждения каких-то нейронных сетей. Это крайне важно для обучения, но иногда это обучение даёт ложные результаты, то есть мы ошибочно находим причинно-следственные связи там, где их не существует.

Мы все к этому склоны по своей природе. Другой вопрос, что, конечно, где-то это свойство оказывается полезным, а где-то вредным. Поэтому научный метод, например, целиком направлен именно на то, чтобы мешать исследователям находить совпадения там, где их на самом деле нет. Как раз для этого нужны контрольные группы, случайное распределение испытуемых и многое другое.

– Про нашу мотивацию. Нами управляет мозг, который требует награды в виде дофамина: поесть, радостное событие, получить удовольствие. Насколько сильно в данном плане различаются сахар, сигареты, алкоголь, героин, кроме, конечно, вреда организму. Всегда говорится, что наркотики – плохо. Сильно ли они отличаются для мозга от сахара.

– Глобально все проблемы человечества связаны с тем, что наш мозг эволюционировал совершенно не в тех условиях, в которых мы сейчас живём. В том диком мире, где много миллионов лет проходила наша эволюция, мы были склонны получать дофамин, получать положительное подкрепление от вещей, полезных для выживания. Таких, например, как найти еду, особенно найти еду жирненькую, сладенькую, высококалорийную; как можно больше её съесть, потом всё это запасти. Это было важно, потому что мы всегда жили в очень голодных условиях. С середины XX века мы впервые за всю историю человечества живём в условиях, когда есть избыток еды. И теперь наша природная склонность находить и съедать всё, до чего мы могли дотянуться, приносит вред, вместо того чтобы приносить пользу. Мы сейчас живём в условиях, когда от ожирения и связанных с ним проблем со здоровьем уже страдает больше людей, чем от недоедания. Это новая неожиданная проблема.

Другие неожиданные проблемы связаны с тем, что да, мы изобрели ряд способов взламывать систему вознаграждения, и получать выброс дофомина от вещей совершенно бесполезных, и даже вредных для нашего здоровья, таких как наркотики. Здесь, к сожалению, человечество никуда не денется в обозримом будущем от своей склонности получать удовольствие. Да в общем и не надо никуда от нее деваться, мотивация важна и для полезных вещей тоже, без нее мы бы и не работали, и не учились, и не заводили семью и друзей.

Но вот что касается наркотиков, да, конечно, люди будут к ним стремиться. Но при этом, возможно, технологии позволят сознательно разрабатывать альтернативные способы получения кайфа, более безопасные для здоровья. Допустим, развиваются компьютерные игры и виртуальная реальность. Виртуальная реальность – это огромный кайф, вы там можете создавать очень реалистичные впечатления, переживать очень яркие и интересные приключения, сидя у себя дома на диване, не принося при этом вреда окружающим.

Понятно, что если человек уже попробовал героин, виртуальная реальность ему героин не заменит. С героином проблема в том, что он очень напрямую действует на даже не дофаминовую, а на опиоидную систему головного мозга, то есть дает самое химически чистое удовольствие, какое есть. С ним могут сравниться разве что электроды, вживлённые в мозг, для того чтобы получать удовольствие непосредственно от активации центра удовольствия в головном мозге.

Поэтому хорошо, что во всех, насколько мне известно, странах героин запрещён и объявлен вне закона. С настолько жёстким удовольствием надо бороться законодательно, запрещать его точно так же, как и вживление электродов в центр удовольствия. Просто потому, что если человек нашёл способ без всяких усилий доставать из своего мозга самую чистую радость, то у него правда теряется мотивация, чтобы когда-либо ещё делать что-то другое. Он уже знает, что такое настоящий химический кайф, максимальный, который можно из своего мозга добыть. Его уже больше ничего сопоставимо не порадует. Так что такие вещи следует либо полностью законодательно запрещать, либо, скажем, разрешать только тем людям, которым уже исполнилось 90 лет, если они всё равно уже больше не планируют работать и приносить пользу обществу.

Политика и наука

– Отойдём от науки. Иллюстрации к вашей новой книге создаёт Олег Навальный (брат российского оппозиционера Алексея Навального, недавно вышедший из тюрьмы. – Авт.). В России это может быть расценено как политический шаг.

– Ну вот у моей второй книжки сзади на обложке отзыв вообще от Алексея Навального – ещё более рискованно. Но здесь не к чему прикопаться, потому что никто из них не вне закона. Олег Навальный – честный гражданин, который отсидел тот срок, который ему навязали за то, что он брат Навального, с ним всё в порядке, никто не может запретить ему рисовать картинки, никто не может мне запретить брать эти картинки в свою книжку.

– Но всё равно у вас могут попытаться убирать книжки с полок только за счёт имени. Раньше могли не обращать внимания, но сейчас довольно напряжённая ситуация.

– В данном случае вы всё же преувеличиваете степень того, до какой степени бизнес закошмарен правительством. Хорошая новость в том, что научпоп – это "Неуловимый Джо", на научпоп всем более-менее пофиг, никто не следит за его политической благонадежностью. Именно поэтому, кстати, научпоп всегда расцветает в периоды застоя.

Научпоп процветал в Советском Союзе. Журнал "Здоровье", который влачит сейчас очень жалкое существование, в СССР был одним из самых смелых и передовых изданий. Он самым первым занимался секс-просветом, ещё буквально в пятидесятые годы, когда ещё никто об этом подумать не мог. Журнал следил за всеми научными новостями, читал западные источники, пересказывал их своевременно и полно, именно потому, что это был научпоп, и всем было на него пофиг. И даже в Советском Союзе, в условиях железобетонной цензуры, никто не ожидал подвоха от научно-популярного журнала. Именно поэтому к концу существования СССР журнал "Здоровье" поставил мировые рекорды по тиражам – 18 миллионов экземпляров – и вошёл в книгу рекордов Гиннесса. Это был научпоп, так что его авторы могли делать что хотели.

Такая же история с современной цивилизацией. Расцвет научпопа в России отчасти связан с тем, что появляется политическая цензура, и политически окрашенные издания кошмарят. Поэтому если человек хочет заниматься яркой интересной работой, ему сложно найти себе такую работу в политической журналистике или социальной журналистике, потому что правда у них большие проблемы. А до научпопа ни у кого пока руки не дошли, и будем надеяться, что не дойдут. В научпопе можно гораздо больше, чем в любом другом месте. То есть я бы лично занималась научпопом независимо от этого, независимо от эпохи, потому что мне это нравится, но многие люди приходят в научно-популярную журналистику именно потому, что там легче всего дышать.

– Когда вы говорите, что всем пофиг, это не людям, а контролирующим органам?

– Ну да, контролирующие органы не умеют читать научпоп, они недостаточно для этого умны: для того, чтобы прочитать эту книжку и найти в ней какую-то политическую неблагонадёжность.

– И можно немного про саму книгу. О чём она будет, и чего ждать.

– Моя третья книга называется "Мозг материален", и в ней три ключевые идеи. Первая ключевая идея, собственно, о том, что мозг материален. То есть для любых наших эмоций, мыслей, решений существуют какие-то конкретные нейронные контуры, которые в результате своей работы порождают высшую нервную деятельность. Эти нейронные контуры во многих случаях можно найти, в некоторых случаях на них можно повлиять. И существует огромное количество научных данных о том, как, где и когда это можно делать, и эти, собственно, эксперименты я описываю.

Вторая важная концепция, описанная в этой книжке, что мозг пластичен, что он меняется в течение жизни, в том числе и под действием наших личных усилий. И существует много способов исследовать эту пластичность и влиять на неё, вплоть даже до здорового образа жизни. Я там довольно подробно рассказываю, почему сон способствует нейропластичности, почему движения, физическая активность способствует нейропластичности.

И третья концепция – что мозг неоднороден. Что в мозге действительно постоянно происходит диалог между разными клетками, между разными отделами мозга, и решения принимаются буквально в результате голосования – практически прямая демократия. Какой отдел отправил больше импульсов, тот и победил в конкуренции за то, какое решение принять. И об этом тоже есть много экспериментов, как с вживлёнными электродами, так и томографических и всяких разных.

Мне представляется, что если человек осознаёт про себя вот эти вещи, осознаёт свою биологическую природу, то это в общем и целом способствует более разумному подходу к планированию жизни. Когда я написала первую книжку о тёмном наследии эволюции, о том, что есть много биологических факторов, которые влияют на наши решения, ко мне подходили люди на лекциях и говорили: спасибо, что вы сняли с нас ответственность за нашу тёмную биологическую природу. И вот я сейчас пишу третью книжку для того, чтобы эту ответственность вернуть. Для того, чтобы показать, что всё-таки многое от нас зависит. То есть если мы понимаем, как работает наш мозг, то мы можем позволить себе пользоваться им более эффективно. И это важно, потому что мозг – это наш главный рабочий инструмент.