Главное богатство Парижа – не Эйфелева башня, Лувр и Нотр-дам, а люди, которые в нём живут

В начале 17-го века в Париже состоялось открытие пятого в этом городе моста. В отличие от четырех остальных его построили из камня, и он был рассчитан на перевозку больших грузов. "Это было бы ничем не примечательное событие, затерянное в истории, если бы оно не заложило основы модерного города, не способствовало сближению парижан после долгих лет религиозных войн и не стало предвестником заката абсолютизма" – так описывает значение моста и его автора Генриха IV Джоан Дежан в своей книге "Как Париж стал Парижем" – речь о мосте через Сену Пон-Нёф.

Пон-Нёф сразу после открытия стал подлинно общественным пространством, где смешивались самые разные люди. Здесь можно было увидеть нищих, торговцев, работяг, уличных музыкантов, дворян, даже особ аристократического происхождения с пажами. Такое смешение и стало особенностью Парижа, которую он пронесёт сквозь время: представители разных социальных групп увидели друг друга. А это, в свою очередь, переросло в феномен модерного города – пёстрая и во всех отношениях гетерогенная толпа, воспетая позднее "проклятым поэтом" Бодлером, которая и будет создавать особенную городскую среду. Ещё позднее за этой средой в Париж будут ездить миллионы туристов, ею будут грезить все урбанисты мира.

Париж – величайший из городов. Город философии, классической архитектуры, баррикад, цепей, фронды, майских событий и, наконец, Великой французской революции, вынесшей на свет лозунг "Свобода, равенство, братство!", ставший флагом, и под ним человечество будет идти, вероятно, до скончания своих дней.

Я записываю эти слова в ожидании кофе в небольшом парижском кафе. Интерьер, равно как и экстерьер, этого заведения стоит описать. Столы украшают пластмассовые суррогаты настоящих свечей – лампочки, правдоподобно имитирующие колебания пламени, и рекламные треугольники неизвестных мне американских напитков, на столах – грошовые скатерти. Классицизирующая мебель обита плотной тканью бордового цвета, на одной стене висит небольшая фотография Джими Хендрикса, на другую проецируются The Jackson 5, под потолком висит телевизор, на котором крутят попеременно то клипы звёзд вроде Кейти Перри, то, по всей видимости, местных исполнителей, сюрреалистический визуальный ряд которых не находит во мне никакого отклика.

Снаружи заведение украшено узнаваемыми маркизами, расставлены пустующие столики. Из посетителей – подвыпившая пара, которая, по всей видимости, недавно познакомилась, отец с ребёнком, угрюмого вида мужчина средних лет, который выкуривает сигарету за сигаретой, и несколько туристов с брендированными пакетами. Обслуживает нас всех нерасторопный официант. Это невероятный симбиоз глобализации и глокализации.

Я, как и миллионы других, приехала в этот город за аурой в беньяминовском понимании этого слова, за genius loci, только вот найти их оказалось непростой задачей. Казалось бы, проще всего было бы искать гения места в музеях и великолепной архитектуре, но наслаждаться Джокондой под нескончаемые щелчки затворов и мысленно стирать с фасадов гигантские баннеры Do bigger things мало кому удается.

К тому же сегодня у Парижа много проблем: извилистые узкие улочки не справляются с потоком людей, город стоит в пробках, задыхается от выхлопных газов, неустроенные жизни сотен тысяч иммигрантов, общество спектакля ярче всего себя проявляет не где-нибудь, а в самом сердце – на Елисейских полях, схваченных рекламой и единственно оставшейся нам досуговой функцией – потребительской суетой. Но и это всё не так важно, как глобальный туризм, кроящий лицо всякого большого города сегодня и подавивший все остальные дискурсы.

Сегодня Париж – глобальный город, и, представляя его, мы скорее будем взывать в памяти молодых парней, продающих уменьшенные копии Эйфелевой башни, алкоголь и сигареты у неё же (но уже в натуральную величину), чем саму башню. Символ города теперь совсем не Нотр-Дам, не Лувр, а полностью автоматизированный обезличенный гардероб Лувра из стекла и металла и огромный пёстрый человеческий океан, не останавливающийся ни на секунду, скользящий сквозь пространства без возможности осмыслить положение, строго направляемый и жёстко управляемый немыми знаками и указателями: не шуметь, направо, налево, ожидайте, стоять, проходите.

Что же тогда делает его великим? Конечно, люди. Они и есть носители genius loci. Незнающие расовых, половых (собственно, никаких) различий картезианцы, которые всё ещё помнят, что братство – это связующее звено триады слов из революционного лозунга. Хобсбаум в одном из своих эссе называет Париж счастливым городом именно поэтому, а лучшим проявлением такого мироощущения считает то, что Зинедин Зидан, сын алжирских иммигрантов, теперь любимец и гордость нации.

Можно быть циничными и иронизировать: футболист не что иное, как знак, точно такой же, как тот молодой африканец во французской военной форме, глядящий на французский флаг с обложки журнала Барта. А можно твёрдо верить, что упрямый ген парижан, несущий традицию ставить под сомнение в первую очередь свои убеждения, будет снова и снова, как прекрасный фрактал, самовоспроизводиться в культуру, в которой будут зажигаться новые Годары и Бодрийяры. Особенно в это верится теперь, когда мэр города женщина, придерживающаяся левых ценностей. И этой культуре стоит поучиться всякому городу, сделать всё возможное для её сохранения и передачи каждому новому поколению горожан.