Сегодня, когда однополые ценности для многих стали олицетворением демократии и прогресса, стоит вспомнить, что кочевые культуры Великой степи "про это" вообще не знали. А если и знали, то только посмеивались над постыдностью явления, бытовавшего у южных соседей из Средней Азии. По крайней мере ничего подобного в описании быта казахов в этнографических источниках XIX века мне не встречалось. Источники же эти в то время далеко не всегда отличались политкорректностью и бесстрастно фиксировали простодушные и преувеличенные рассказы самих номадов (о добрачной и внебрачной жизни, к примеру).

Оседлые народы Туркестанского края в этом отношении имели отличие кардинальное. Трансвеститы-бачи – смазливые "мальчики-плясуны", услаждавшие откровенную похоть тонких ценителей в чайханах и гаремах – занимали важное место в здешней субкультуре. Описывая край, про этих публичных плясунов (и их ценителей) не говорил только самый ленивый.

Вот характерная выдержка из популярного путеводителя И. И. Гейера (Ташкент, 1901 г.) о среднеазиатских чайханах: "…В каждой из них в качестве прислуги служат разряженные в шёлковые халаты мальчики, ноги которых украшены браслетами с погремушками. Роль их составляет язву мусульманских нравов и кончится не ранее прекращения затворничества мусульманской женщины".

Сложно сказать, когда это явление стало обыденным в Средней Азии и откуда оно здесь появилось. Скорее всего, из Персии. Надо вспомнить, что огромное число "коренных" жителей Туркестана, горожан-сартов, были ираноязычными.

По свидетельству Антония Дженкинсона (1558 г.), одного из первых европейцев, которому удалось проникнуть в Хиву: "Каждый хан или султан имеет, по крайней мере, 4 или 5 жён, не считая молодых девушек и мальчиков, так как жизнь они ведут порочную".

При упоминании о бачах сразу вспоминается пронзительное по своему обличительному пафосу полотно великого художника-гуманиста Василия Верещагина – "Продажа ребёнка-невольника", созданное в 1872 году. Эта картина, которая находится ныне в Третьяковской галерее, была написана под впечатлением поездки в Туркестанский край, завоевание которого ещё только началось. Верещагин интересовался всем: и ходом боевых действий (сам принимал участие!), и величественными памятниками тимуровых времён, и жизнью всех слоёв местного общества. И достижениями, и нравами, и язвами. И, конечно же, не мог он пройти мимо бачизма.

Вот что писал художник в своих воспоминаниях:

"В буквальном переводе "батча" значит "мальчик"; но так как эти мальчики исполняют ещё какую-то странную и, как я уже сказал, не совсем нормальную роль, то и слово "батча" имеет ещё один смысл, неудобный для объяснения.

В батчи-плясуны поступают обыкновенно хорошенькие мальчики лет с восьми, а иногда и более. Из рук неразборчивых на добывание денег родителей ребёнок попадает на руки к одному, двум, иногда многим поклонникам красоты, отчасти немножко и аферистам, которые с помощью старых, окончивших карьеру плясунов и певцов, выучивают этим искусствам своего питомца и, раз выученного, няньчают, одевают, как куколку, нежат, холят и отдают на вечер за деньги желающим, для публичных увеселений".

Верещагину даже удалось заглянуть на одну приватную вечеринку для узкого круга любителей – "тамашу", главным действующим лицом которой и был бача.

"В одной из комнат… несколько избранных, большею частью из почётных туземцев, почтительно окружили батчу, прехорошенького мальчика, одевавшегося для представления; его преображали в девочку, привязали длинные волосы в несколько мелкозаплетённых кос, голову покрыли большим светлым шёлковым платком… Перед батчой держали зеркало, в которое он всё время кокетливо смотрелся. Толстый претолстый сарт держал свечку, другие благоговейно, едва дыша (я не преувеличиваю), смотрели на операцию и за честь считали помочь ей.

…Я сказал выше, что батча часто содержится несколькими лицами: десятью, пятнадцатью, двадцатью; все они наперерыв друг перед другом стараются угодить мальчику; на подарки ему тратят последние деньги, забывая часто свои семьи, своих жён, детей, нуждающихся в необходимом, живущих впроголодь".

Любителями мальчиков-трансвеститов, повторю, были в основном сарты – жители среднеазиатских городов. Там, где обитали кочевники, всё это не имело никакого значения. Но часто имело последствия.

Вот что пишет один из советских этнографов В.Н. Басилов относительно нравов каракалпаков:

"Известны случаи жестокого наказания шаманов, носивших женскую одежду, в XIX в.: в Каракалпакии таких шаманов зарывали по пояс в землю, и вдохновлённая муллами толпа побивала их камнями до смерти; затем их хоронили вне общего кладбища лицом вниз. Однако это была кара не за шаманство, а за нарушение норм шариата. Шариат запрещает мужчине одеваться в женскую одежду, а женщине – в мужскую".

А этот показательный случай неприятия номадами "сартовских штучек" произошёл в другом конце Средней Азии. О нём поведал историк П.П. Румянцев:

"В том же 1862 году манап рода Султу Байтык послал своего сына Байсалу в Пишпек к Рахаматулле-беку в обучение, но Рахаматулла-бек сделал Байсалу своим "бачёй". Весь род Султу был возмущён этим поступком. Решено было отмстить кокандцам за позор. Байтык, не показывая, что знает поступок Рахметуллы, пригласил его к себе в гости. Когда Рахметулла прибыл с небольшим конвоем, то киргизы напали на конвой, перебили его и убили самого бека. Боясь мести со стороны кокандцев за убийство Рахметуллы, киргизы рода Султу послали в укрепление Верное к начальнику края Колпаковскому посольство с изъявлением готовности перейти в русское подданство при условии взятия Пишпека. Колпаковский согласился на условие султинцев и выступил на Пишпек. После 10-дневной осады Пишпек был взят 10 ноября 1862 года".

Занятно, что противоестественная приязнь кокандцев к мальчикам помогла Колпаковскому и ранее, во время знаменитой Узун-Агачской битвы. Вот обстоятельство, которое приводит наблюдатель (Пичугин), хотя не повлиявшее на исход сражения, но ускорившее поражение и облегчившее победу. Речь о деморализации Канаат-Ши, в какой-то момент устранившегося от руководства кокандским воинством.

"Незначительное обстоятельство имело влияние на истощение его энергии: любимый бача (мальчик, заменяющий любовницу у зажиточных сартов) Канаат-Ша был убит, и кокандский главнокомандующий, поражённый этой потерей, перестал распоряжаться. Атаки сартов тогда почти прекратились".

Бачизм, таким образом, был явлением не только субкультуры, но фактором истории. Неудивительно, что среди знаковых фигур Внутренней Азии XIX века встречались и такие, чей карьерный рост проистекал по типичному ныне "голливудскому сценарию". Одним из персонажей, начавшим жизнь бачой и закончившим властелином, считается знаменитый Счастливец Бадаулет – Якуб-бек, властитель Кашгарии и ещё один заметный противостоятель русскому влиянию в Туркестане. Вот что сообщает источник:

"Достигши юношеского возраста, Якуб начал посещать чай-ханэ, причём обнаружил способность к пению; а так как он имел красивую наружность, то его стали называть Якубом-бачёю… Один из пскентских жителей, Абдухалык, находившийся в услужении у кереучинского бека Ирназар-Беглярбега, рекомендовал Якуба в служители к минбаши Гадай-Баю. Обязанности Якуба состояли только в том, что он грел кумган и подавал чилим своему хозяину. От Гадай-Бая Якуб перешёл на службу к Мухаммед-Кериму Кашке, беку ходжентскому, и исполнял те же услуги".

Любопытно, что беспокойную жизнь Бадаулета, по одной из легенд, также непростительно укоротил (в 1877 году) обиженный бача, подсыпавший яда в яства своего благодетеля.

Бачизм в Туркестанском крае как явление начал исчезать к началу XX века. Под напором колониальной администрации, которая считала пристрастие азиатов к мальчикам явлением ненормальным и пагубным и была последовательной в искоренении этого развратного элемента туземного быта.

Про бачей в советской Средней Азии уже вспоминали только старики – новая власть наконец-то освободила женщину, вывела её из затворничества и сорвала с неё паранджу.

А вот в Афганистане и Пакистане эта традиция продолжает существовать до сих пор под названием "бача-бази", хотя официально и запрещена законом.