Опять весна. Опять – Победа. И снова, в который уже раз, с экранов телевизоров звучит суровая мелодия и пронзительные слова военного шлягера семидесятых: "Не думай о секундах свысока…" И поколения, никогда не знавшие ужасов войны, мысленно примеряют на себя героический прикид своих славных предков. Пытаются понять, какими они были – Победители. Что вело их, отцов, дедов и прадедов нынешних компьютерных вундеркиндов, истовых поклонников чёрных бумеров и сочинителей лапидарных эсэмэсок сквозь кровь, страх и боль к стенам Рейхстага, что бросало их на амбразуры изрыгающих смерть дзотов, что правило ими, когда шли они на свой последний таран в горящем самолёте или пылающем танке. Почему они предпочли голодную смерть на улицах блокадного Ленинграда спасительной капитуляции, подобной той, к которой без всяких угрызений совести прибег блестящий стратег тысячелетнего рейха фельдмаршал фон Паулюс, оказавшийся в Сталинградском котле.

Партизаны спаслись ценой жизни младенца

Когда-то мне довелось прочитать военный рассказ некоего советского писателя, буквально потрясший все мои внутренние мироосновы. Так себе рассказик, достаточно примитивный набор затасканных героических штампов. Но почему он так врезался в мою память?

Вот его незамысловатый сюжет. Партизанский отряд пробирается во вражеском тылу через леса и болота, уходя от превосходящих сил противника. Малейший звук может выдать немецким карателям местоположение партизан. Поэтому, как положено, всё оружие и амуниция упакованы так, чтобы ничто не звякнуло и не брякнуло. Копыта лошадей обмотаны тряпками, морды стянуты ремнями… Колёса обозных телег щедро смазаны.

Среди бойцов отряда – молодая женщина с младенцем на руках. И вдруг в хрупкой лесной тишине раздается пронзительный плач малыша. Известно, дитя не разумеет. Сейчас немцы услышат младенческий крик, обнаружат отряд – и партизаны будут уничтожены. Что делать?

И молодая мать опускает своего первенца прямо в болотную жижу и держит там, пока захлебнувшееся дитя не умолкает навек.

Не знаю, какой реакции ожидал от читателей автор этой чудовищной истории. Наверное, какого-то такого отстранённо-запредельного восхищения подвигом матери, убившей своё дитя ради спасения боевых товарищей. Тем более, что далее горячо описывается, как партизанский отряд, вышедший из окружения, громит фашистские подразделения, расстреливает полицаев и других предателей родины, поджигает комендатуры и пускает под откос поезда.

Только зачем всё это теперь: ведь невинной младенческой жизни, положенной родной матерью собственными руками на жуткий жертвенник войны, уже не вернуть…

И разве не лучше было бы этим героическим партизанам, вышедшим из вражеского окружения такой страшной, ни с чем не соизмеримой ценой, умереть там, в лесу, всем до единого, защищая младенца, чем принять эту нечеловеческую материнскую жертву?

А иначе ради чего и кого была вся эта война, весь этот массовый героизм и эта Великая Победа?

Как-то давным-давно, ещё в первые годы моего первого брака, моя молодая супруга, насмотревшись фильмов про войну, вдруг сказала мне: "Ты знаешь, никак не могу поверить в то, что человек может вынести такие пытки и никого не выдать. Я бы сразу выдала всех".

Я обиделся и требовательно спросил: "Что, и меня тоже?" Жена подумала и осторожно ответила: насчёт тебя, мол, не знаю, наверное бы, не сразу. Потом мы вместе посмеялись над этой историей и позабыли о ней.

Кого ты любишь больше?

А недавно моя младшая внучка, обожающая проводить внутрисемейные социологические опросы, поставила меня в тупик. Дежурная направленность этих её мониторинговых исследований – выяснение того, насколько сильно мы её любим. "Дедушка, а ты кого больше любишь, меня или бабушку? Или маму? Или дядю Вову?" И, получив заранее известный, в общем-то, ответ, деланно изумляется: "Да-а-а? А почему?"

Но в этот раз она нанесла удар ниже пояса. Испытующе заглянув мне в глаза, мелюзга потребовала сделать выбор между нею и собой.

Я ответил не сразу. Потому что врать в таком деле или просто отшучиваться нельзя.

"Знаешь, – серьёзно сказал я, – по логике вещей всякий человек больше всего на свете должен любить себя, но если он способен пожертвовать своей жизнью ради спасения другого человека, то он, значит, любит этого другого сильнее даже, чем себя. Если исходить из этого, то я, пожалуй, люблю тебя больше себя".

Ребенок ушел задумчивый, но счастливый.

А вчера я смотрел фильм про семнадцать мгновений весны. И про радистку Кэт, грудничка которой фашист положил голеньким на сквозняке и потребовал от нашей разведчицы выдать товарищей, иначе, мол, дитя останется в таком положении, пока не заболеет и не умрёт.

Ну, вы помните, как разрешилась эта, на мой взгляд, неразрешимая коллизия. Кэт упала в обморок, а присутствовавший при экзекуции немецкий унтер застрелил товарища по оружию и помог нашей радистке сбежать вместе с её ребёнком.

Автор сценария предпочёл уйти таким способом от ответа на им же самим поставленный вопрос. И это, конечно, полностью противоречит высоким принципам и идеологическим канонам социалистического реализма. В соответствии с каковыми всякая человеческая жизнь или даже сотни тысяч и миллионы жизней должны без колебаний приноситься в жертву Великой Идее. Даже если с точки зрения нравственности и морали такая жертва просто кощунственна или даже бессмысленна.

Съешь папеньку и иди дальше

Приведу ещё один столь же чудовищный, но при этом и едва ли не анекдотичный литературный сюжет, правда, уже из перестроечного творчества. Двое бывших фронтовиков – отец и сын, сбежавшие из сталинских лагерей, чтобы донести до мировой общественности страшную правду о советских реалиях, заплутали в тайге. Обоим грозит голодная смерть. И тут отец предлагает себя в жертву сыну, вернее, великой идее. Мол, сынок, кто-то должен дойти и донести до людей всё, что мы пережили. Поэтому тебе следует подкрепить свои силы мною и идти дальше. То есть попросту замочить папаню, закусить добытым таким образом мясцом и продолжить путь.

Конечно, сынок бурно протестует, даже плачет и предлагает лучше папе скушать его и понести правду дальше. Но по здравом размышлении, с учётом лучшей физической формы сыночка, был всё же принят первый вариант. Обливаясь слезами и желудочным соком, парень закусил папенькой и двинулся дальше, прихватив с собой остатки до боли родного бифштекса с кровью.

Мальчик, конечно, дошёл куда надо и рассказал всё, что требовалось, всем тем, кому следует. Причём сделал это публично, при большой аудитории. Которую не преминул также подробно оповестить, каким именно образом была донесена до мира эта самая правда о сталинских лагерях. И был признан, в общем-то, героем. Господи, и кому нужны эта ваша правда и этот ваш героизм – да такой ценой?

Каннибалы, спекулянты и партийные бонзы

В блокадном Ленинграде также принялись за людей, когда приели всех собак, кошек и крыс. И никакие расстрелы на месте, военные патрули, а также плакатные идеологемы не смогли полностью ликвидировать каннибализма, так же, как и спекуляций хлебными карточками и чудовищного обжорства местных партийных бонз во главе с членом ЦК товарищем Ждановым деликатесами, доставлявшимися по так называемой Дороге жизни специально для вождей.

Точное число погибших в блокаду, говорят, до сих пор не определено. По одним данным, общее число жертв составило 600 тысяч, по другим – в два с лишним раза больше. А сколько там погибло невинных детей, сколько ослабевших блокадников были съедены своими обезумевшими от нечеловеческих испытаний земляками, сколько и каких состояний сколотили за период блокады местные хлебные спекулянты – неизвестно никому.

Но когда год назад российский телеканал "Дождь" попытался задать своим зрителям вопрос, просто  вопрос: была ли, дескать, стратегическая необходимость такой чудовищной ценой удерживать Ленинград, – канал едва не сровняли с землёй.

Как же – ведь это город Ленина, город-символ, а русские не сдаются… И вообще ваш вопрос оскорбляет чувства фронтовиков и блокадников… И вы хотите пересмотреть итоги войны… И жаль, конечно, что вас нельзя расстрелять…

Но не слишком ли высока цена для какого-то смешного и совершенно непонятного уже нынешнему поколению символа, мертвеца, лежащего в мавзолее – более чем миллион человеческих жизней? А между тем Михайло Кутузов некогда даже Москву сдал супостату. Зато в итоге выиграл всю кампанию малой кровью. Потому что ему было жаль своих солдат.

И выберу жизнь, а не геройскую смерть

Однако за людоедскую эпоху большевиков людей настолько сравняли с лагерной пылью, что они и сами уже позабыли о высочайшей самоценности любой человеческой жизни вообще и своей собственной, в частности. Но некоторые всё же начинают вспоминать.

Так что если завтра моя резвая и не по возрасту любознательная внучка придёт и спросит: кого я люблю больше – её или Родину, боюсь, что ответ мой не уложится в те высокогероические каноны, которые проповедовала ушедшая в прошлое, но продолжающая цепляться за наше сознание советская идеология. А "Семнадцать мгновений весны", раздающие кому позор, кому бесславье, а кому бессмертие, отвесят мне что-нибудь такое, о чём здесь лучше даже не упоминать.

…Поэтому, слава богу, а также нашим героическим отцам и дедам, что мы избавлены и, надеюсь, навсегда, от необходимости такого страшного, нечеловечески трудного выбора. И я склоняю свою поседевшую, к счастью, отнюдь не в боях и военных ужасах, голову перед беспримерным героизмом моих предков.