Лаура Маликова: Казахстан утопает в бытовых отходах
В декабре текущего года на рассмотрение в парламент, как ожидается, поступит проект нового Экологического Кодекса РК. Председатель Ассоциации практикующих экологов Лаура Маликова – одна из тех, кто принимал участие в рассмотрении законопроекта в качестве члена рабочей группы. В казахстанской столице с ней встретился журналист Вадим Борейко.
Инженер на защите природы
Лаура думала стать журналистом, но потом решила учиться на инженера. Окончила Казахстанско-Британский технический университет по инженерной специальности, стажировалась на Шымкентском и Атырауском нефтеперерабатывающих заводах. После вуза ей предложили работу инженера-эколога по отходам в строительной компании в Актау. Потом Лаура на два года уехала учиться в Швецию в магистратуру по инженерной защите окружающей среды. После возвращения она работала в сервисной компании, затем в добывающей и позже вернулась в ту же строительную компанию в Актау, где её повысили до должности координатора по охране окружающей среды в проекте "Кашаган-2", в рамках которого меняли дефектные трубы для транспортировки нефти и газа с острова на Каспийском море до Карабатана. Вслед за тем Маликовой предложили работу консультантом по охране окружающей среды в столицу, в сфере строительства.
"Надеемся, что наши предложения в Экологический кодекс примут"
Лаура Маликова: Есть два направления экологии – естественное и техническое. Первое – это наука об окружающей среде: она изучает растения, животных, круговорот веществ, изменение климата и т. д. Второе – инженерная экология: она больше связана с такими инженерными дисциплинами, как физика, химия, технология, очистка, математические модели и пр. По этому направлению я и училась в Швеции.
В инженерной экологии базовые знания – общие для большинства сфер экономики: если человек работал инженером-экологом в нефтяной сфере, то он может работать с таким багажом знаний экологом в сфере строительства. К тому же в нефтянке требования намного жёстче, чем в строительстве. Также я поработала по направлению "экологическое проектирование" и в сфере экологического консалтинга предприятий, где мы консультировали более 40 компаний в разных областях экономики по проектированию, технологиям и экологической отчётности.
Я участвовала в рассмотрении разработанного проекта нового Экологического кодекса, была членом рабочей группы. Сейчас подготовлен окончательный вариант проекта, но до внесения в парламент надеемся, что некоторые наши предложения по определению стоимости экологического проектирования, по проведению производственного-экологического контроля на предприятиях, по пересмотру содержания и количества отчётов в области экологии, которые еще не приняты, всё-таки примут. Мы сейчас их отстаиваем.
Операция "Ассоциация"
Вадим Борейко: Расскажите, как вы пришли к мысли создать Ассоциацию практикующих экологов.
Лаура Маликова: Когда работала на производстве, то убедилась, что между экологами, инженерами-экологами на предприятиях и госорганами нет связи. Госорганы могут сами по себе обсуждать какие-то изменения, приказы, проекты кодексов, но без привлечения практикующих экологов, которые трудятся на производстве. Тогда я и решила создать ассоциацию, которая объединила бы экологов-практиков по всей стране, и могла представлять их интересы на различных площадках при рассмотрении законодательства и инициировании законопроектов, а также разъяснять им нормы нормативно-правовых актов в области экологии. Так в 2018 году мы с коллегой основали Ассоциацию практикующих экологов.
В.Б.: Сколько сейчас членов ассоциации?
Л.М.: Пять организаций, которые работают в сфере экологии, и около двух десятков индивидуальных членов.
Мусорный апокалипсис
В.Б.: Экология – тема бездонная, поэтому давайте в нашей беседе сфокусируемся на одном сегменте – мусоре. Меня сильно впечатлил ваш пост в Facebook от 21 июля на мусорную тему и вдохновил сначала на колонку "Великий почин министра экологии", а потом и на интервью.
Процитирую первый абзац этого поста: "В Казахстане по итогам прошлого года перерабатываются всего лишь 12% твёрдо-бытовых отходов (ТБО), остальные 88%, в том числе и ценное вторсырьё, вопреки требованиям Экокодекса отправляются на захоронение на полигоны. В стране около 3000 полигонов, из которых лишь 18% соответствует санитарным требованиям самого Казахстана". Я чувствую, здесь кроется мусорный апокалипсис.
Л.М.: Эти данные взяты из отчёта министра энергетики Каната Бозумбаева за 2018 год. Получается, из трёх тысяч полигонов ТБО меньше, чем каждый пятый, соответствуют санитарным правилам. И самый образцовый из них – тот, что находится в столице. Я лично ездила на полигон: там постелили геомембрану, фильтрат выделяют, всё очищают, как требуется по закону.
Читайте также: Мусорный бизнес в Казахстане: реалии и прогнозы
В.Б.: Там стоит мусороперерабатывающий завод?
Л.М.: С одной стороны полигона – завод, где из отсортированного отхода производят материалы, с другой – ячейки для захоронения части отходов, оставшейся после мусоросортировочного комплекса.
В.Б.: Отходы закапывают в землю?
Л.М.: Закапывают в ячейки. Из всего объёма отделяют только примерно 15%: пластик, алюминиевые банки, ПЭТ-бутылки, картон. Остальные 85% отправляются на полигон на захоронение, в том числе вторичное сырьё, которое можно было бы повторно использовать, продать, утилизировать. Столичный полигон считается примером для всех регионов.
Однако производительность оборудования на мусоросортировочном комплексе недостаточно высока для сортировки вторсырья из такого объёма отходов, её необходимо увеличивать, поскольку за последнее десятилетие население столицы увеличилось в несколько раз.
В.Б.: И органика, и неорганика захораниваются вместе?
Л.М.: Пока да. Когда акимом столицы работал Асет Исекешев (с июня 2016 по сентябрь 2018 года. – Авт.), было принято решение, что в городе установят контейнеры для двух видов отходов: один – для так называемой "мокрой фракции" (пищевых отходов), другой – для сухого вида ТБО. Также решили утилизировать пищевые отходы методом компостинга, в результате которого можно получить удобрение для агропромышленности.
В.Б.: Какие отходы относятся к сухим видам ТБО?
Л.М.: Бумага, картон, пластиковые бутыли, алюминиевые банки, стекло и т.д. – то есть всё то, что не содержит в составе влагу и подлежит переработке и повторному использованию.
В планах столичного акимата – начать переработку пищевых отходов, но для этого нужно проводить пропаганду, агитировать, просвещать население, объяснять, что мокрую фракцию надо отдельно собирать. А с этим пока слабо, и НПО не вовлечены.
Читайте также: "Зелёная экономика" застряла в мусорных баках
В.Б.: Каков уровень сортировки и глубина переработки ТБО по регионам?
Л.М.: Данные везде разные. Столичный завод, как я сказала, на данный момент направляет на вторичную переработку только 15%, а по итогам 2018 года было 12%. Алматинская область демонстрирует высокий уровень – за 2018 год чуть ли не 30%. В Карагандинской области – около 16%, в Актюбинской – 12%, в Шымкенте – порядка 19%, хотя там я не заметила контейнеров для раздельного сбора отходов, в Алматы – около 6%. Средний уровень сортировки и переработки ТБО по 14 областям и трём городам республиканского значения – 11,5%. Но 50% ещё ни один регион не достигал.
Проблемы раздельного сбора
В.Б.: Несколько лет назад недалеко от моего дома поставили современные мусорные контейнеры, и на них было написано: "стекло", "картон, бумага", "пищевые отходы" и т.д. Но народ бросал пакеты с мусором туда, где было свободное место, пока надписи не стёрлись.
Знаю всего лишь несколько энтузиастов в Алматы, кто сдаёт в пункты приёма картон, пластиковые бутыли, использованные батарейки: ведь для этого надо специально куда-то ехать
У нас понятие раздельных отходов – на точке замерзания. Многие и рады бы разделять, но нет такой традиции. Хотя, например, в Австрии жители перед домом выставляют до десятка мешков – по числу видов отходов, вплоть до яичной скорлупы, и их забирает мусоровоз.
Л.М.: Если смотреть на опыт стран ОЭСР, в число которых хочет войти Казахстан, то, к примеру, в Швеции разные контейнеры установили даже для крашеного и некрашеного стекла.
Но у нас, по крайней мере в столице, последовали опыту Южной Кореи, который я сама наблюдала в Сеуле. Там ставят два контейнера: первый – для видов отходов, которые не подлежат переработке, другой – для вторсырья. Наши пошли по этому пути. Но я предполагаю, что, когда только два контейнера стоят, людям не так интересно сортировать отходы, как в случае установки контейнеров для каждого вида. Если бы там стояло несколько контейнеров, возможно, жители начали бы по-другому относиться к раздельному сбору отходов.
В.Б.: В Казахстане я только на ЭКСПО-2017 видел контейнеры для трёх видов отходов.
Л.М.: Да, там они были, если не ошибаюсь, для бумаги, пластика и для других видов.
Отходы – в доходы
В.Б.: Сколько компаний в нашей стране занимаются мусором?
Л.М.: По итогам 2018 года транспортировщиков, перевозчиков, переработчиков было 170.
В.Б.: А мусороперерабатывающих заводов?
Л.М.: В столице работает мусоросортировочный комплекс по переработке ТБО, в Алматы поставили в этом году, в Шымкенте планируется. Это я перечисляю по городам республиканского значения.
В.Б.: Сообщу вам хорошую новость – в конце июля открылся завод в Атырау. В апреле я был в экспедиции "Легенды Юга" и познакомился с Азилханом Байбатыровым, социальным предпринимателем из Атырау: он явился инициатором и идейным вдохновителем этого проекта. Хотя сам завод построило ТОО "Спецавтобаза", а Азилхан даже не числится в его штате.
Л.М.: Я его знаю, экоактивистов не так много.
В.Б.: Азилхан пишет в Facebook: "Это только первые шаги, дальше будет только лучше. И когда-нибудь эта отрасль по управлению отходами станет системообразующей. Три года назад я мечтал, чтобы такой цех построили. Очень долго вынашивал эту идею, и наконец-то она реализовалась. И я сегодня реально доволен, что смог внести свой небольшой вклад в этот проект. Кстати, построен цех полностью на деньги инвестора. Из акимата деньги не выделялись".
Л.М.: 100 тысяч тонн переработки в год – кажется, маловато.
В.Б.: Я читал, что в Атырау зимой мусора вывозится 200-250 тонн и летом 250-300 тонн, помножил на 365: как раз примерно 100 тысяч тонн и выходит. На снимке мы видим людей у транспортёра. Они что, вручную мусор сортируют?
Л.М.: Оборудование пока не до такой степени умное, чтобы отличать разные виды отходов, пластик от стекла, алюминиевые банки от других видов отходов. Поэтому приходится использовать ручной труд в таких условиях.
Где живёт экологическое сознание
В.Б.: В 2005 году был я Швеции, где вы учились, и наблюдал, что называется, экологическое сознание в действии.
Л.М.: Шведы потратили на это более полувека.
В.Б.: Мы учились в школе журналистики FOJO рядом с Кальмаром, городом на юге страны. Каждый вечер я брал велик и катался по лесу, по которому проложены велосипедные дорожки, а через них скакали косули и зайцы.
Я спрашивал шведов, как они достигли такого согласия с природой. Мне отвечали, что после войны всё было плохо, пока они не вывели из страны всю загрязняющую промышленность. На это понадобилось два поколения, 50 лет. По вашим прикидкам, сколько потребуется времени, чтобы даже не воспитать в казахстанцах экологическое сознание, а хотя бы приучить их к раздельному сбору мусора?
Л.М.: Основываясь только на опыте Швеции, мы не можем говорить, что нам тоже понадобится полвека. Надо учитывать, что сейчас XXI век, в мире идёт бурный обмен информацией, растёт способность мозга её обрабатывать. Не могу сказать конкретно, что нам понадобится 10 или 20 лет. Это зависит от того, как поработают госорганы, ответственные за эту сферу. Если они будут так же пассивны, как сейчас, то люди не научатся сортировать, может быть, и за больше, чем полвека.
Многое тут зависит от просветительской и информационной работы госорганов. Мне коллеги рассказывали об опыте Швейцарии, где в течение полугода сознательно перестали показывать по ТВ просветительские программы и социальную рекламу по теме отходов. И вскоре увидели, как вдоль дорог резко выросло количество выброшенных пакетов. Получается, многое зависит от того, какую работу будут вести госорганы.
Читайте также: Как правильно утилизировать мусор: 10 фактов о сортировке и тарифах
В.Б.: А я на собственном опыте убедился, занимаясь экологическими вопросами не очень долго, около двух лет, но очень плотно, что у представителей наших госорганов нет вообще никакого экологического понимания, даже намёка на это. Чиновники одну фразу выучили: "Мы соблюдаем Орхусскую конвенцию" – и всё. Но сколько раз я убеждался в том, что они даже её не открывали, эту самую конвенцию.
У нас охрану окружающей среды рассматривают как "культурку", как неприятную нагрузку, которую необходимо выполнять. И финансируют её по остаточному принципу – как самый распоследний сегмент социалки. Тем временем в передовых странах экологические аспекты уже заложены в фундамент экономики и вообще всей жизни.
Л.М.: Я с вами полностью согласна. Скорее всего, это наследие того государства, которое было раньше. Как в Советском Союзе относились к окружающей среде, мы видим по историческим загрязнениям рек и других компонентов природы.
В.Б.: Вы их называете "историческими"?
Л.М.: Да, потому что в течение долгих лет это загрязнялось, а потом из-за халатного отношения госорганов всё осталось так же, как было. Такое поверхностное отношение к охране окружающей среды, к сожалению, унаследовал Казахстан. В 2014 году расформировали Министерство окружающей среды и водных ресурсов, которое намеревалось реализовать цели, прописанные в концепции по переходу к зелёной экономике. Просто взяли – и одним махом всё упразднили. Потом раскидали комитеты по разным министерствам, и в итоге оказалось, что экологические задачи на системном уровне реализовать некому.
В.Б.: Экология фактически осталась Золушкой в доме "мачехи" – Министерства энергетики. То есть её отдали на удочерение главному загрязнителю.
Л.М.: А она ещё и должна была приносить доход в виде штрафов и платежей в бюджет (за загрязнение окружающей среды. – Авт.).
Из-за кого в Урале погибла рыба?
В.Б.: Вернёмся к вашему посту в Facebook. Вы пишете: "Для системного решения проблем с отходами, а также десятков других проблем окружающей среды на госуровне мы упорно в течение года предлагали создать отдельное Министерство окружающей среды и водных ресурсов, потому что Минэнерго, в чьём ведении находились комитеты и департаменты, ответственные за вопросы экологии, благополучно игнорировало множество проблем".
Министерство окружающей среды и водных ресурсов упразднили в 2014 году, когда министром был Нурлан Каппаров, который затем возглавил "Казатомпром". Пятилетку мы прожили без экологического министерства. Каковы плоды работы Министерства энергетики в области охраны окружающей среды за это время?
Л.М.: Не скажу, что всё было плохо. Но здесь не столь важно, что должно быть отдельное министерство. Важно, чтобы решения принимались комплексно. Если комитет экологического регулирования и контроля находился в структуре Минэнерго, а комитет по водным ресурсам – под Минсельхозом, то они могли принимать приказы, противоречащие друг другу. Это приводило к тому, что эколог на производстве задавался вопросом: какой из приказов применять? В результате фрагментированных действий этих госорганов, которые находились под управлением разных министерств, основной задачей которых не была защита окружающей среды, и произошла такая экологическая катастрофа, как массовая гибель рыбы в реке Урал в Атырау. Многие почему-то думают, что инцидент произошёл только из-за того, что кто-то что-то на месте сделал. А на самом деле это системная проблема, которая накапливалась годами.
Читайте также: Гибель рыбы в Атырау: главные версии и гипотезы. Репортаж Informburo.kz
В.Б.: Объясните, как в этом случае сработала нескоординированность ведомств.
Л.М.: Например, департамент экологии (это тогда было территориальное отделение комитета экологического регулирования Минэнерго) контролировало вопросы, связанные с качеством воздуха и загрязняющих веществ в сбросах в воду. Территориальное управление комитета лесного хозяйства и животного мира МСХ – защиту животных, рыб. Территориальное отделение комитета по водным ресурсам – количество забора и сброса воды в реку. Все они находились в ведении разных министерств, подчинялись приказам разных министров, основной задачей которых не являлась охрана окружающей среды. И получилось, как в басне Крылова "Лебедь, рак и щука".
А по идее они должны смотреть комплексно и на качество воды, и на качество воздуха, и на отходы, и на состояние почвы, и т.д. Есть Казгидромет, назначенный государством монополистом, который ведёт анализ и по воздуху, и по воде. Он отчитывался и тому министерству, и этому, но, когда подошло время реагировать на ЧП, начались фрагментированные, разрозненные действия, не согласованные между собой, и в результате произошла вот такая массовая гибель.
В.Б.: Поясните, как это связано.
Л.М.: Ситуацию можно было предотвратить. В ноябре прошлого года Казгидромет сделал отбор проб воды и выявил превышение предельно допустимой концентрации хлоридов. Но комитет водных ресурсов не отреагировал, департамент экологии тоже: проспали или по другой причине. А уже в начале декабря начали обнаруживать мёртвую рыбу. Но даже тогда не среагировали оперативно. Здесь должно было отреагировать региональное управление комитета лесного хозяйства и животного мира МСХ. Необходимо было провести массовый мелиоративный улов рыбы. Пробурить во льду лунки, выловить рыбу. Это сделали, но поздно.
В.Б.: Кого назвали виновником массовой гибели рыбы?
Л.М.: "Атырау Су Арнасы" (компания водоснабжения, коммунальное госпредприятие; в августе 2019 года активы КГП переданы в доверительное управление ТОО "Диар и Компания". – Авт.): мёртвую рыбу находили в том районе, где предприятие сбрасывало воду. Согласно мониторингу качества воды в трансграничных реках, на границе с Россией превышения по хлоридам и другим загрязняющим веществам не было. То есть проблема была локальная, именно в атырауской части реки Урал. Судя по видео в соцсетях, мёртвую рыбу обнаружили в том районе, где "Атырау Су Арнасы" сбрасывает воду.
В.Б.: Но расследование не пошло дальше?
Л.М.: Сейчас идут судебные слушания, допрашиваются заинтересованные стороны по разным аспектам.
В.Б.: Ответчик только "Атырау Су Арнасы"?
Л.М.: В СМИ прошла информация о том, что Атырауская ТЭЦ тоже признала вину.
В.Б.: Но госорганы, о которых вы говорите, оказались ни при чём?
Л.М.: Насколько я знаю, сейчас так вопрос не стоит, что госорганы несут ответственность. Но на самом деле это и результат упущений с их стороны. Если туда назначили, их задача – контролировать, предотвращать ЧП. То есть когда они получили от Казгидромета данные о превышении ПДК, то должны были немедленно отреагировать. Но упустили время, и это обернулось экологической катастрофой.
Что лоббировала группа товарищей в Экологическом кодексе
В.Б.: Продолжаю цитировать ваш пост: "Министерство экологии (геологии и природных ресурсов. – Авт.) создали (указом президента Токаева 17 июня 2019 года. – Авт.), только при его создании группа людей воспользовалась этим в сугубо личных интересах, полностью дискредитируя саму концепцию создания отдельного ведомства по вопросам окружающей среды, успев предложить объединить в это ведомство ещё и геологию, и природные ресурсы и рекомендовать [на пост министра] кандидатуру Магзума Мирзагалиева, неквалифицированного в вопросах экологии". К нему попозже вернёмся. А что это за "группа людей" и чьи "сугубо личные интересы"? Кого вы имеете в виду?
Л.М.: Во время обсуждения проекта нового Экологического кодекса в рабочей группе я увидела немало представителей нефтяных, металлургических, горнодобывающих компаний. Предполагаю, что их задача заключалась в том, чтобы в новом Экологическом кодексе не было требований, противоречащих их интересам. Чтобы им потом не пришлось вкладываться в это (экологическую безопасность и мероприятия по охране окружающей среды. – Авт.). Назначение министром экологии нефтяника по образованию и опыту работы – это, считаю, результат поддержки той группы людей, которые лоббируют интересы самых больших загрязнителей в нашей стране.
Я понимаю, что у нас инвесторы, многомиллиардные вложения, рабочие места и т.д., но мы дальше не можем так продолжать работать – просто чтобы инвестор был всем доволен, а люди жаловались на качество воздуха, на чёрный снег, обвиняли госорганы в сговоре с ними и проч.
Те же самые инвесторы в других странах – например, ArcelorMittal в Канаде – соблюдают экологические требования. Но в Казахстане почему-то нет. Потому что у нас сами государственные органы, которые наделены полномочиями регулировать деятельность инвесторов, нерешительны, перестраховываются, чтобы те на них не нажаловались. Зарубежные инвесторы могут пугать: дескать, уйдём из страны. Ну и пускай уходят. Или пусть работают нормально – как в Канаде, а не как в Темиртау.
Я считаю, что баланс между экологическими требованиями и интересами инвесторов всё-таки можно найти, но почему-то со стороны госорганов очень пассивный подход: лишь бы инвесторы молчали. У нас слабое правительство.
В.Б.: Слабое против инвесторов?
Л.М.: Слабое в общем смысле – и в плане компетенции, квалификации, и в сохранении баланса различных интересов.
"Позор госуправления"
В.Б.: Вы как раз пишете о компетенции министра: "Мы даже в НПО набираем людей по образованию и опыту работы в экологии, а тут в центральный государственный орган, ответственный за вопросы экологии, назначают министром абсолютно не квалифицированного в вопросах экологии человека, который не имеет ни образования, ни одного дня опыта работы в экологии. Это ли не позор госуправления?!" У вас ничего личного к Магзуму Мирзагалиеву?
Л.М.: Нет. Я его вообще не знаю. Знаю многих руководителей управления природных ресурсов, департаментов экологии, тех, кто работает в комитете экологического регулирования и контроля, из министерства знаю людей, которые занимаются вопросами экологии. А он, получается, до этого занимался вопросами энергетики и нефтянки. И в один миг, неясно за какие заслуги и по каким критериям, стал вдруг министром в совершенно другой области – в сфере экологии.
В.Б.: Это было едва ли не первое после выборов крупное назначение. Я сначала обрадовался – ура, природоохранное министерство возродили! А потом почитал биографию министра – и это кадровое решение показалось каким-то недоразумением. Но в свете того, что вы рассказали о лоббировании нефтяниками своих интересов в новом Экологическом кодексе, сейчас это назначение немного по-другому смотрится. Словно "смотрящего" за экологией поставили от Министерства энергетики. Вы назвали это назначение "позором госуправления". Это сильные слова. Что за ними стоит?
Л.М.: Под "позором госуправления" имеется в виду, что есть системные проблемы и ошибки, которые нужно исправлять. Если Касым-Жомарт Токаев во время своей предвыборной кампании говорил про меритократию, то нужно привести в порядок систему государственного назначения, государственного управления в соответствии с принципами меритократии. Только тогда будет доверие людей. Лично у меня сейчас доверия к этому министру нет, потому что сама работаю в сфере экологии сколько лет по разным направлениям, и то есть направления, по которым я ещё хочу углублять свои знания и опыт. А человек, который вообще не имеет ни образования, ни одного дня опыта работы в сфере экологии, сразу стал министром.
В.Б.: А может, у него пытливый ум?
Л.М.: Я вас умоляю! Есть "правило 10 000 часов": чтобы стать профессионалом в какой-то сфере, человек должен заниматься вопросами этой сферы около 10 тысяч часов. Чтобы узреть корень проблемы, нужно иметь соответствующее образование и опыт работы в сфере экологии. Человек должен быть подготовленным, а не стажироваться в должности министра.
В.Б.: Вы в посте взываете к совести Мирзагалиева: "Удивляет, что абсолютный профан в экологии согласился стать министром. Ведь у человека должно быть внутреннее [сомнение]: а соответствует ли моя квалификация данной работе? Но это Мирзагалиева не смутило". Можно подумать, "там" даётся время на раздумье и на рефлексию: "Ой, вы знаете, я не "копенгаген" в экологии, прошу меня извинить". Как говорится, куда послали – туда и посол. Будто вы не знаете, как это бывает.
Л.М.: Ну человек же мог взять самоотвод. Но я не думаю, что это назначение обошлось без его желания стать министром. Такое редко бывает, чтобы человек сам по себе ходил, а его взяли и министром поставили.