В 2022 году правительство направит на социальный блок 8,6 трлн тенге, это 46% от общих расходов бюджета на 2022 год, и это на 581 млрд тенге больше, чем планировалось ранее. Социальные расходы государства растут из года в год – порождает ли это иждивенчество в обществе? Какова в принципе природа таких настроений? Почему казахстанцы "абьюзят" социальные системы и каким образом должна строиться социальная политика государства, чтобы в обществе не развивался социальный инфантилизм? Об этом Informburo.kz поговорил с социологом Есетом Есенгараевым и советником председателя Агентства по стратегическому планированию и реформам РК Сабиной Садиевой.

Иждивенчество как идентичность

Социолог Есет Есенгараев говорит, что иждивенчество в казахстанском обществе берёт начало в советском прошлом. Тогда из-за гиперопеки и гиперконтроля со стороны государства у основной массы населения не сформировалась способность к самодетерминации, которая позволила бы гражданам быть продуктивными и самостоятельными. Люди привыкли надеяться на государство, и иждивенчество стало неотъемлемой частью их идентичности.

– Есет Жемисбекович, поясните, пожалуйста, для точности понимания, как социологи определяют иждивенчество.

– В общественном сознании под этим явлением чаще всего понимают только социально-экономические установки, связанные с потребностью человека быть социально и экономически защищённым, без стремления с его стороны к активному удовлетворению своих социальных и экономических потребностей. Другими словами, иждивенчество – это стремление и даже требование тех, кто сам не прилагает активных усилий для удовлетворения своих жизненных потребностей, перекладывать эту задачу на родителей, близких и на государство.

Но иждивенчество не ограничивается только социально-экономическими потребностями. Это явление более широкое. Более того, социально-экономические потребности являются проявлением более широкой иждивенческой установки, в свою очередь являющейся проявлением определённого способа мышления, проявлением влияния на людей определённых ценностей.

В конечном счёте такой способ мышления и ценности, формирующие иждивенческие установки, закрепляются в виде определённой идентичности, которая затем способствует устойчивому воспроизводству людей с психологией иждивенчества.

– Как формируется иждивенчество?

– Иждивенчество основывается на установке, которую в социологии и в социальной психологии принято определять как инфантильно-патерналистский комплекс. Здесь очень важно помнить, что у иждивенчества есть две стороны. Одна – это незрелые люди, во многом остающиеся детьми, которые, начиная от повседневной жизни и заканчивая на уровне общества в целом, нуждаются в опеке и защите со стороны "родителей" в виде государства, каких-то лидеров. Таких людей называют инфантильными, то есть людьми, которые по возрасту уже взрослые, но при этом психологически сохраняют детские качества.

Вторую часть комплекса, порождающего иждивенчество, образуют силы, которые обеспечивают защиту и покровительство незрелым людям, выступая в отношении них как родитель, как отец. Поэтому такую установку называют патернализмом, то есть установкой, связанной с потребностью в "отце", потребностью в его защите и заботе.

И следует помнить, что эта установка, связанная с потребностью в защите и заботе, а также с наличием тех, кто предоставляет такую защиту и заботу, всегда имеет две стороны: тех, кто нуждается в защите и опеке, и тех, кто обеспечивает необходимую защиту и опеку. Поэтому такую установку называют инфантильно-патерналистской.

– Какие условия должны сформироваться в государстве, чтобы в обществе закрепились иждивенческие настроения?

– Иждивенчество является одной из форм выученной беспомощности. И история человечества знает различные способы её формирования. Но при неизбежных особенностях её проявления есть одна общая причина, которую можно считать универсальной. Она заключается в том, что там, где основная масса народа длительный период времени была лишена права на самостоятельность, неизбежно повышается уровень иждивенческих настроений.

Особенно благоприятные условия для формирования инфантильно-патерналистского комплекса, а значит, и иждивенчества, возникают в тоталитарных странах. В таких обществах люди оказываются в условиях гиперконтроля и гиперопеки со стороны государства и господствующей партии.

Государство и партия, с одной стороны, обеспечивая народ определенными социально-экономическими гарантиями, с другой стороны, лишают его возможности быть самостоятельным. В СССР, например, люди не могли выбрать для себя другое мировоззрение и практиковать мышление, позволяющее обрести альтернативный взгляд на мир и на понимание человека. Если они пытались отвергать господствующий способ мышления и основанное на нем мировоззрение, то подвергались различным гонениям – от психологических, до самых жёстких политических.

Также в советском обществе люди были лишены возможности заниматься бизнесом и любым видом деятельности вне государственных институтов. Как следствие, жизнь советских людей определялась больше извне, чем изнутри самими людьми.

В разные периоды советской истории были несколько разные условия жизни, но решающим способом формирования советских людей всегда была внешняя детерминация, а не внутренняя самодетерминация. Это не означает, что все советские люди были пассивными и только ждали указаний сверху. Нет. Жизнь советских людей была более дифференцированной. Но почти любая легальная активность с их стороны должна была подчиняться советским нормам, которые исключали возможность их идеологической и производственной автономии. Поэтому советские люди могли быть активными только в рамках тех заданий, которые они получали как часть советской системы. Но не могли быть активными по своему желанию и на основе способов самоорганизации, альтернативных государственным.

Такой способ формирования советских людей работал, пока советская система обладала необходимыми ресурсами для своего воспроизводства и могла эффективно влиять на своих подданных. Но когда у неё ослабли возможности для детерминации поведения советских людей, выяснилось, что они не имеют возможности для полноценной внутренней детерминации, позволяющей им дальше поддерживать и воспроизводить себя без воздействия на них привычной направляющей силы. Тем самым они также не могли обеспечивать полноценное воспроизводство основных социальных институтов советского общества.

Отсюда с середины 1970-х годов в советском обществе начинается застой, вызванный тем, что советская мобилизационная модель уже не работала так эффективно как раньше, а у основной массы советских людей не была сформирована способность к самодетерминации, позволяющая им дальше быть продуктивными, когда советская система уже не могла извне побуждать их активность.

Сочетание в 1970-1980 годы двух недостатков в виде ослабления внешней детерминации со стороны власти и неразвитости внутренней детерминации у народа неизбежно привело к стагнации и в дальнейшем к распаду советской общественной системы.

– Как эти отголоски прошлого проявляются в современном казахстанском обществе?

– Исторически сформированная пассивность советских людей, неразвитость их внутренней самодетерминации привела не только к краху советской модели модернизации, но привела и приводит к тому, что модернизация оказалась невозможной и после распада Советского Союза. Бывшие советские люди оказались неспособными создать новые полноценные институты. Они даже не смогли сохранить институты, обеспечивавшие в свое время модернизацию советского общества, – промышленность, особенно обрабатывающую, образование и науку. Эти институты, конечно, не исчезли, но сегодня они уже не имеют тех ресурсов и возможностей, которые имели в советское время.

Большинство казахстанцев также унаследовали инфантильные представления, и поэтому сегодня мы видим, что они требуют от власти надежных социально-экономических гарантий, при этом не понимая взаимосвязи таких гарантий с уровнем производительности их труда.

Также большинство казахстанцев считают, что модернизация страны зависит прежде всего не от них, а от воли и решений власти. Что именно власти должны формировать новые институты, что они должны обеспечивать развитие страны. А народ должен ждать, когда власть созреет для реформ, и самое главное, он хочет дождаться времени, когда эти реформы дадут желаемый результат.

Но истина такова, что социальные институты не формируются властью. Это невозможно по определению. Власть только может поспособствовать формированию новых институтов, но она не может заменить народ как основного актора, обеспечивающего их создание. Пока же большинство нашего народа не считает себя актором, который должен создавать новые институты, позволяющие нам стать современной развитой страной.

Пассивными остаются и представители интеллектуальных слоёв. Они вместо того, чтобы создавать новые дискурсы и нарративы, ждут от государства создания новой национальной идеи, которая, по их мнению, должна сплотить и вдохновить народ. Получается, что большинству нашей интеллигенции также присущи иждивенческие настроения. И надо признать, что пока наша интеллигенция не менее инфантильна, чем основная часть народа, которую она должна просвещать и которой она должна помогать в преодолении её инфантилизма.

– Что с этим делать? Почему общество не изменилось за 30 лет? Или процесс трансформации всё же потихоньку идёт?

– Сказанное выше не означает, что казахстанцы – это сплошь пассивное сообщество, которое ждет всего только от государства. Нет, это далеко не так. У нас за постсоветское время сформировалась такая активная сила, как бизнес-сообщество. Мы научились создавать и гражданские объединения. Пусть не в том качестве и объёме, как хотелось бы. Но надо понимать, что они не могут быть созданы так быстро. Они могут быть созданы, когда в обществе созреют условия для формирования гражданского самосознания, достаточного для возникновения массы гражданских ассоциаций.

Сегодня мы также видим, что значительная часть наших людей ищет что-то новое и экспериментирует, пытаясь найти более эффективные способы организации своей жизни. Но все же в большинстве своем казахстанцы сохраняют социальные и личные установки, которые они унаследовали от советского времени. И они в своей основе являются больше иждивенческими, чем активистскими.

"Безбилетники" ездят на мягком государстве

Советник председателя Агентства по стратегическому планированию и реформам РК Сабина Садиева предлагает разделять понятия иждивенчества и инфантилизма и выстраивать социальную политику так, чтобы она была адресной, точечной и временной.

– Сабина, можно ли объяснить иждивенческие настроения в обществе только экономическими проблемами или у этого явления есть и другие причины?

– Прежде всего нужно задаться вопросами, что такое иждивенчество как практика и есть ли оно в Казахстане. Само по себе иждивенчество – это паразитический образ жизни, когда человек живёт за счёт трудовых доходов, ресурсов других людей. Когда же мы применяем термин "иждивенчество" в отношении государства, то имеем в виду социальное иждивенчество. Оно предполагает использование общих благ в личных целях в ущерб обществу.

Это классическая "проблема безбилетника". Она заключается в том, что есть люди, которые не платят через налоги или другим способом за какое-то общественное благо и не должны им пользоваться, но они пролезают в эту систему социальной поддержки, искажают её и тоже становятся её пользователями.

Очень часто социальное иждивенчество путают с социальным инфантилизмом. Последнее – это когда люди не намеренно, но в силу среды, в которой они росли, или воспитания имеют такую модель поведения. Я думаю, в нашем обществе не так сильно распространено социальное иждивенчество как таковое, больше – социальный инфантилизм и «проблема безбилетников».

– Где лежат корни социального инфантилизма в казахстанском обществе?

– Есть большое исследование – "Всемирный обзор ценностей". Если посмотреть на профиль ценностей казахстанцев, то видно, что в целом с базовой рамкой ценностей у нас все хорошо, но есть специфика, нюансы. Во-первых, казахстанцы до сих пор верят в большое сильное государство. И они склонны перекладывать ответственность за ситуацию, в которой находятся, за то, как живут, на внешние факторы. Они склонны в каких-то вещах винить государство, родителей и не принимать ответственность на себя. Во-вторых, казахстанцам присущ оппортунизм. Когда появляется возможность использовать, в том числе социальные системы, люди это делают, и не считают зазорным. Вот это все и есть ценностные корни инфантилизма и иждивенчества.

– Как изменилось казахстанское общество за последние 10-20 лет в плане иждивенческих настроений?

– Мы этого не знаем, потому что серьёзных, глубинных исследований, которые могут обозначить тонкую грань и раскрыть соотношение иждивенчества, инфантилизма и патерналистских настроений в нашем обществе, нет.

Очень часто иждивенчество у нас обсуждают в связке с патернализмом. Наше государство провозгласило себя социальным, то есть принимающим на себя значительные социальные обязательства через очень широкий набор инструментов – различные выплаты, ответственность за безработицу и т.д.

Социальное государство действительно работает с иждивенцами, но с теми, кто стал таковыми по ряду объективных причин. Это, например, несовершеннолетние, люди с инвалидностью и те, кто за ними ухаживает, люди из социально уязвимых слоев населения. Они имеют право на социальную защиту со стороны государства. Но есть те, кто сознательно становится иждивенцем и начинает "абьюзить" социальные системы. Проблема в них.

До сих пор в нашей стране люди воспринимают бюджет как общий бездонный источник денег, откуда должно быть не жалко. На детей должно быть не жалко, на стариков должно быть не жалко. Эта обывательская точка зрения уходит корнями в советское прошлое, когда государство было тотальным, всесильным, всепоглощающим, оно владело всеми ресурсами и прибылями и, соответственно, распределяло блага. Результат такого восприятия: люди перестают отдавать себе отчёт в том, из каких ресурсов оплачивается то или иное социальное благо.

В странах, на которые мы равняемся, граждане очень чётко понимают, откуда государство берёт средства на их социальные нужды, – напрямую из их налогов. Когда человек отдает 30% личного дохода на содержание социальных систем, это формирует совсем другой подход к тому, как могут использоваться эти социальные системы, кто может на это претендовать и каков их формат.

– В чем отличие иждивенчества и инфантилизма у нас от этих явлений в других странах?

– В основе социального инфантилизма у нас лежит очень большая неформальная подложка, завязанная на расширенное понимание семьи. Семья, родственники выступают как неформальный коллективный институт социального страхования. Некоторые форматы работы этой системы очень схожи с тем, что делает государство: например, когда умирает родственник, возникают негласные обязательства по организации похорон. Это не кодифицировано, но чётко всеми осознается и как неформальный институт работает.

Также отличие в том, что государство у нас уязвимо к манипуляциям. Но по мере совершенствования информационных систем ситуация с этим будет исправляться.

– В Казахстане известны случаи, когда люди идут, например, на фиктивные разводы, занижают свои официальные доходы, чтобы получить АСП, пособие "42 500" или другую помощь от государства. Почему так происходит?

– Проблема здесь двоякая. Во-первых, это вопрос административной слабости государства. В случае с пособием "42 500", которое выплачивали во время пандемии, государство сказало: нам нужно очень быстро решить проблему, мы будем действовать на основе доверия. Когда выяснилось, что пособия раздали даже тем, кто не терял доход, людей попросили вернуть деньги. Кто-то возмущался, кто-то вернул, кто-то – нет. И ничего не произошло. В нашем обществе допустимо так себя вести.

Наше государство очень мягкое. В более зрелой системе вопросы нарушения доверительных отношений рассматривается очень серьёзно. В США, например, многие системы тоже выстроены на доверии, но если ты попался на обмане, то всё.

Во-вторых, проблема в том, что социальные иждивенцы не считают себя таковыми. Это их личная моральная установка. Опасным это становится потому, что остальные члены общества тоже не считают их иждивенцами. И здесь опять проигрывается отношение к бюджету как к бездонному мешку, из которого не жалко.

– Есть ли закономерность в том, что чем больше государство оказывает социальную помощь населению, тем больше растут иждивенческие настроения в обществе?

– Нельзя говорить, что есть такая закономерность. Государство для того и нужно, чтобы оказывать социальную помощь тем, кто в этом действительно нуждается. Проблема в том, что государство не может идентифицировать, кому нужно помогать, кому – нет, не может администрировать большие системы. И граждане сами не порицают тех, кто использует общую систему социального страхования для своей личной выгоды.

– Зачастую государство у нас действует ситуативно: возмущается, скажем, какая-то категория граждан – ей дают пособия или списывают долги по кредитам. Согласны ли вы с тем, что такой подход стал способом "общения" нуждающихся и, возможно, те только нуждающихся, с государством и, наоборот, государства – с населением?

– Нужно понимать, что отдельные категории граждан – иждивенцы по своему выбору – это участники политического торга. Они более организованны, они громче, чем обычные граждане, и они, соответственно, стараются исказить социальные системы в свою пользу. Но это невозможно без поддержки общества.

И если уж в обществе такая позиция, что, например, многодетная мать должна получать всё-всё-всё, а мать с тремя детьми – нет, то нужно не многодетных матерей обвинять в этом, а договариваться со своими гражданами, определять границы публичной политики в том, кому и что мы должны.

Социальная политика должна строиться не на милосердии и благотворительности, а на справедливости. Потому что распределение денег из казны – это всегда баланс интересов, максимизация не личной, а общественной пользы в условиях ограниченного бюджета.

– Что, на ваш взгляд, делать государству, чтобы искоренять инфантилизм и иждивенческие настроения в обществе?

– Нужно выстраивать социальную политику с пониманием того, что небольшое количество политических прав и свобод в сочетании с большими обещаниями социальных благ создаёт условия для социального инфантилизма. Что одобрение такого поведения в обществе закладывается, в том числе дизайном социальных политик. И что есть определённые психологические паттерны иждивенчества: если человек получает прямую помощь от государства дольше трех лет, то это может стать точкой невозврата, когда его способность зарабатывать и принимать ответственность на себя атрофируется.

И нужно понимать, что любая непреднамеренная, краткосрочная, случившаяся в силу изменившихся обстоятельств зависимость от социальной помощи может перерасти в намеренную и долгосрочную. И что раздача квартир и прощение долгов развивает инфантилизм в обществе, подрывает мотивацию экономически активной части общества и искажает внутренние мотивы тех, кто ещё не иждивенец, но, видя все происходящее, может им стать. Политики нужно строить с пониманием этого.

Самое интересное, что при обсуждении нового Социального кодекса сами разработчики социальных систем говорят об этом, причём в прогрессивном ключе. Государству нужна новая социальная политика, она должна быть адресной, точечной и временной. Нужно максимально прекращать прямую раздачу денег, которая всегда искажает трудовые мотивы и снижает побуждение к поиску работы.

Отдельно нужно сказать, что чиновники, которые любят говорить про иждивенчество, ссылаются на то, что у нас бюджет не выдерживает огромных социальных расходов. Расходы действительно очень большие. Но не из-за тех, кто стремится исказить социальную систему, а по объективным причинам: большая часть уходит на образование, здравоохранение и пенсии, и эти расходы будут расти в силу демографических причин.

Пособия же для тех граждан, которых подозревают в иждивенчестве, на самом деле небольшие. Причем уровень дохода у некоторых из них настолько низкий, что даже эти пособия могут исказить трудовые мотивы (люди настолько мало зарабатывают, что даже ради маленьких пособий они могут выбрать иждивенческий статус).

Государство, в принципе, определённые шаги для упорядочивания социальной политики делает, идёт интеграция баз данных, запускаются первые проекты цифровых профилей граждан. Очень интересен проект электронных социальных кошельков. Уже можно собирать данные, проводить мониторинг затрат. В целом цифровизация повышает потенциал государства в администрировании сложных систем социальной поддержки.