Художница Руфия Дженрбекова: "Галерея – это пространство для политического высказывания"

На чёрной стене Esentai Gallery белым мелом написан длинный текст, похожий на заклинание: "Я хочу, чтобы президентом стала многодетная мать. Я хочу, чтобы президентом стал переболевший туберкулёзом и чтобы премьер-министром стал оралман или человек без денег на лечение зубов, который вырос в зоне Семипалатинского ядерного полигона ... Я хочу в президенты женщину, украденную в 16 лет..."

Текст составлен журналисткой Асем Жапишевой – это адаптация работы нью-йоркской художницы и феминистки Зоуи Леонард "I want a president". Работа – часть экспозиции "Бла бла лаб" Художественная блаборатория надписей" – проекта художницы, трансфеминистки Руфии Дженрбековой и художницы и поэтессы Марии Вильковиской. Обе женщины входят в штат воображаемой арт-институции, которую сами они называют "Крёльски центр".

"Бла бла лаб" – проект, в котором художницы решили показать значение текста в искусстве и продемонстрировать многообразие артистических подходов к письменной речи. Слово было здесь главным, в том самом постмодернистском смысле: мир – это текст.

"Я гей. Я хочу жить..."

Посетители выставки могли не только смотреть на работы художников, но и при желании – написать что-то на стенах. Однако организаторы не ожидали, что, дав свободу посетителям, они запустят массовую художественную акцию на грани искусства и вандализма. Пришедшие воспользовались каждым свободным сантиметром стен галереи, а также задели потолок и пол. В итоге стены превратились в некий снимок сознания города, в репрезентацию дискурса нашего времени. По надписям можно было проследить то, что волнует посетителей: политическая повестка, социальные проблемы, права ЛГБТ.

Читайте также: Лекцию об ЛГБТ прочли на фестивале исламской культуры в Алматы. Вот её отрывки

Казахстанский активист Амир Шайкежанов создал текстовый объект специально для выставки. Он написал: "Я гей. Я хочу жить, любить, видеть сменяемость президентов, одеваться как мне нравится, видеть сменяемость президенток, не бояться, получать защиту от полиции, гладить свою собаку, обнимать своего мужа. Я Амир Шайкежанов, я гей".

Когда мы встретили Марию Вильковискую и Руфию Дженрбекову, они были слегка вымотаны после девятичасовой работы по окрашиванию стен галереи. Некоторые надписи оказалось очень сложно закрасить.

– Как был придуман именно такой формат для выставки?

– Мы с Машей пишем различные тексты, поэтические и другие, – говорит Руфия. – Нам всегда было интересно придумывать что-то на границе жанров. Мы хотели собрать молодых художниц и художников, тех, кто более политизированы, чем старое поколение, и более открыты к новым форматам, чтобы мы все вместе использовали галерейное пространство для каких-то экспериментов. Нам было интересно, что, собственно, мы имеем сказать? На самом деле мы вдохновлялись плакатом Аси Тулесовой "От правды не убежишь", также плакатами, которые делал художник Рома Захаров. Нам интересно, как художники используют свои компетенции, в том числе и в области языка, как они предъявляют свои гражданские позиции и действуют на границе перфоманса и политической акции.

"Это было интересно и неожиданно"

– Ожидали ли вы, что людей, скажем так, буквально прорвёт – и они изрисуют все стены в галерее?

– Мы этого вообще не ожидали. Мы думали, что если кто-то из посетителей захочет что-нибудь написать, то мы не будем запрещать. Мы же должны быть демократически открыты ко всем, мы инклюзивные. Поэтому мы решили, что если вдруг кто-то захочет что-то написать, мы не будем запрещать. Мы оставили какие-то краски на всякий случай. Но мы совершенно не ожидали, что людей настолько прорвёт. Люди будто бы всю жизнь мечтали что-то написать на стене, но им запрещали, и тут единственный раз, когда им разрешили, и они разрисовали всё. Мы специально принесли бумагу и наклеили на стены, чтобы меньше было потом закрашивать. Но они залезли и под бумагу, они нашли какие-то углы, которые мы сами даже не видели. Они замазали работы художниц, которые там уже были. Приходили на следующий день со своими красками, ставили стремянку, лезли к потолку. Я удивлена, что офис куратора выставки остался нетронутым. Это было интересно и неожиданно.

– Можно ли сказать, что в итоге получился неожиданный массовый арт-акт? И что сказала куратор выставки, ожидался ли такой результат и оговаривалось ли это как-то?

– Да, получился арт-акт. Изначально с галереей была договорённость, что всё, что художники нарисуют, они потом закрасят. Каждый отвечает за свой кусок стены. Сегодня мы в течение 9-10 часов закрашивали стены в галерее, на монтаж выставки мы потратили гораздо меньше времени.

– За зрителей мы не несём ответственности. Одна из девушек, которая покрывала стены какими-то письменами, сегодня пришла и помогла нам. Это было приятно, – дополняет Мария Вильковиская.

"Меня радует, что появляются художники, которые проявляют свою гражданскую позицию"

– На стенах особо выделялись высказывания о социальных проблемах, на тему прав, в частности ЛГБТ, политическая повестка. Думаете, людям было необходимо высказаться?

– Мы планировали использовать стену как отражение того, о чём думает город. Но мы думали в первую очередь о художественном сообществе, о людях, которые вовлечены в культурное производство. Нам было интересно, о чём думают художники, когда занимаются искусством. Но получилось так, что то, о чём думают художники смешалось с тем, о чём думают посетители выставки. И наша повестка расширилась до бесконечности. Там было вообще всё, от "Здесь была Асем" до "Продам гараж" и "Люблю тебя, прости", то есть то, что люди пишут на заборах и гаражах, много мата. Конечно же, обязательно пенис, без этого никак, бесконечные цитаты писателей и философов.

Читайте также: Сломанные крылья "казахстанской правды". Какие темы подняли на выставке "Zhindy Kobelek"?

Мне понравилось, что было много граффити критических по отношению к власти, заметно, что людей это беспокоит. Был широкий спектр политических высказываний. Мы привыкли считать, что не стоит обращать внимание на то, что написано на заборе. Мне кажется, что как раз-таки стоит. И не только потому, что человеческий мир, в принципе, центрированный на языке, – это такая семиотическая реальность, которая состоит из знаков, мы читаем реальность, читаем друг друга и всё интерпретируем. Изначально нам было интересно смешение активистского и художественного дискурса. Мы хотели показать, что галерея – это не только такое стерильное пространство, в котором нужно наслаждаться прекрасными объектами и забыть, что существует реальный мир, а что это ещё и пространство, где можно вынести за скобки обычные ограничения цензуры и самоцензуры.

– Был случай во время выставки в Астане (Нур-Султане. – Авт.), посвящённой репрессиям, когда один из участников – Рома Захаров – пришёл на выставку в футболке с хэштегом "От правды не убежишь", – добавляет Мария. – И хозяйка галереи попросила его снять футболку, сказала, что нельзя, потому что "галерея – это не место для политического высказывания". Мы же повесили на нашей выставке фразу "Галерея – это место для политического высказывания".

– У нас богатая история в плане политического акционизма. Но насколько можно оценивать те акции, которые происходят сегодня, в строгом смысле, как именно художественный активизм?

– Можно это оценивать или нельзя, зависит от того, кто и как это оценивает. Я часто слышу от искусствоведов, казалось бы, продвинутых: "Зачем вы смешиваете политическое и художественное?". Потому что в этом случае становится непонятно, как это оценивать. Но, на мой взгляд, всё зависит от контекста. Если вы хотите сделать выставку плакатов или политических произведений, вы можете спокойно включить в эту выставку активистов, которые вообще не считают себя художниками. Когда вы рисуете плакат, вы создаёте некий визуальный объект, и затем помещаете его в публичное пространство, с которым этот объект взаимодействует, – это вполне можно рассматривать как художественную ситуацию (самый яркий пример – монстрации). Точно также вы можете оценивать художественные произведения как политические. Когда писатель создаёт социально заострённые тексты, вы не будете применять к нему только литературоведческий анализ и оценивать это только лишь с точки зрения выразительных средств, просодии и композиции.

– Меня радует, что появляются художники, которые проявляют свою гражданскую позицию и могут её каким-то образом артикулировать через искусство, – продолжает Мария. – Мне кажется, ещё пять лет назад наше поле современного искусства было гораздо сильнее деполитизировано. Был период, когда никто ни на какие животрепещущие темы не высказывался.. Но радует, что сейчас художники включились в какое-то движение.

– Можно ли простить тем, кто сегодня проводит акции, некую путаницу в дефинициях? То есть, к примеру, у нас часто всё подряд называют "флешмоб", особенно, когда их впоследствии судят. Не обесценивает ли это арт-акт?

– Я думаю, что если даже автор не может дать дефиницию, то мы, являясь кураторками, собственной кураторской властью можем включить ту или иную акцию в сферу своего рассмотрения. Даже если автор не считает это художественной акцией, мы так считаем. Поэтому мы пригласили на нашу выставку активистов. Того же Амира Шайкежанова, который в итоге сделал классный текстовый объект. Мне нравится рассматривать как произведения искусства те вещи, которые авторы не рассматривают как произведения. Критерии устанавливаются в каждом конкретном случае свои.

– Насколько важно, когда проводится арт-акт с политической подоплёкой, продумывать возможную реакцию тех же правоохранительных органов? Ведь грань между арт-актом и несанкционированной акцией довольно тонкая.

– Ну, в той же Москве у художников больше опыта, и они продумывают всё на несколько шагов вперёд. Те же акции группы "Война", особенно ранние, вообще строились на реакции публики, медиа, на комментариях. Мы даже не знаем, была ли акция на самом деле или нет. Как когда они занимались сексом в музее, были только фотографии, и понятно, что никакой оргии не было, люди пришли и сделали фото. Но потом это вызывает целую бурю эмоций у огромного количества людей.