Гульназ Балпеисова: Никто не отрекается от родины. Обиды на страну нет

Режиссёр театра имени Е. Б. Вахтангова Гульназ Балпеисова рассказала нам свою непростую историю успеха. Девушка из аула Шынгырлау Западно-Казахстанской области с 13 лет мечтала уехать учиться в Санкт-Петербург, чтобы стать художником. Но всё пошло не совсем по плану. Были моменты, когда неё у не было денег даже на проезд в метро, её заставляли говорить, что она бездарность и рвали её работы у неё на глазах. Сейчас Гульназ почти 30 лет, она единственная ученица мастерской Римаса Туминаса (художественный руководитель Государственного академического театра им. Е. Вахтангова), которую он позвал работать к себе.

В репертуаре Вахтанговского три её спектакля: "В Париже" по рассказам И. Бунина, "Фрекен Жюли" по пьесе А. Стриндберга, а также "Стефан Цвейг. Новеллы". Кроме того, она поставила спектакль "Счастье Манна – Моё счастье" по произведениям Томаса Манна в Малом драматическом театре Литвы и "Горе от ума" по пьесе А. Грибоедова в Государственном академическом русском театре драмы им. Лермонтова в Алматы

Читайте также: "Оказавшись перед Назарбаевым, что ты ему скажешь?" О чём Айсултан Сеитов говорил с Дудем

– Гульназ, расскажите, с чего началось ваше желание поступить учиться в Санкт-Петербург?

– Здесь целая история. В Актобе я училась в художественной школе, а после собиралась поступать учиться на дизайнера-модельера, хотела поехать в Лондон, но у нас семья юристов, и отношение к творческим профессиям такое: художник от слова "худо". "Как ты себе это представляешь?" – спросила мама, судья по профессии. И добавила: "Если хочешь быть художником, то давай сама, доказывай, на что способна, от нас поддержки не будет". Какой уж тут Лондон? А побывать в Санкт-Петербурге я мечтала ещё с 13 лет, вот и поехала…

Я сказала маме: "Дайте мне попробовать". Мы с мамой друг с другом на "вы". Тогда прямого поезда "Актобе – Санкт-Петербург" не было, только до Москвы, а там нужно было перепрыгивать с одного вокзала на другой, пересаживаться с поезда на поезд – это же какое большое дело для ребёнка – и меня посадили на прямой автобус Актобе – Санкт-Петербург, который едет двое суток. Отправили, скажем так, жёстко, но любя: "Чтобы запаха твоего здесь не было!.."

– Вы сменили четыре вуза, переехали из Петербурга в Москву. Вы искали себя?

– Вообще, у моей мамы есть красивый миф по этому поводу. Когда мама была беременна мной, она прочитала в газете, что ребёнок, рождённый в небе на борту самолёта, во-первых, до 18 лет имеет право летать бесплатно, во-вторых, считается "гражданином мира", и когда ему исполнится 18 лет, он может для себя выбрать гражданство любой страны. Так вот, будучи уже на хорошем сроке, она взяла билет до Санкт-Петербурга. Её даже не хотели пускать на борт, но мама успокоила стюардесс, пообещав, что не родит, а сама в полёте начала себя настраивать, пугать, однако родить ей не удалось. Прилетев в Петербург, мама походила по музеям, театрам, затем решила поехать в Москву, с надеждой, что, может, хоть там меня родит, но и это у неё не получилось. Родила она меня после возвращения домой, в аул. Возможно, когда ребёнок формируется, всё, что он подсмотрел каким-то образом, потом влияет на его желания в осознанной жизни. Как миф всё это выглядит очень красиво.

Страшно смотреть друг другу в глаза

– Но вскоре вы ушли из Санкт-Петербургской государственной художественно-промышленной академии. А после было то же самое, когда вы учились на переводчика и на актёрском. И домой вы при этом не вернулись.

– Да. У меня в Актобе оставалась лучшая подруга. Когда я уезжала в Петербург, мы с ней рыдали так, будто прощались на всю жизнь… Когда через полгода я ушла из института, я ей позвонила и спросила: "Как дела? Ты в Актобе? Собиралась же в Китай!". Уехать на учёбу в Китай у неё не получилось, и она поступила в Актобе в институт Жубанова (Актюбинский региональный государственный университет имени К. Жубанова. – Авт.) на переводчика. А у нас школа английская, и все выпускники отлично владели этим языком. Я переспрашиваю: "На кого учишься?.. Ты же хоть сейчас можешь идти работать без проблем".

И я помню, мы с ней тогда разговаривали два часа. Я ей объясняла: "Когда ты живёшь в ауле, ты мечтаешь о ближайшем городе: Уральск, Актобе… Когда живешь в Уральске или Актобе, мечтаешь об Алматы или Астане. Когда в Астане, мечтаешь о Петербурге или Москве. А далее – уже нет границ". Я ей пыталась это объяснить, со слезами на глазах просила, чтобы она приехала в Петербург. Она: "Куда? Там у меня ничего нет". Я говорю: "У меня тоже ничего нет, и вообще, я ушла из института".

– Она приехала?

– В итоге она забрала деньги с учёбы, бросила институт, села в поезд и приехала в Петербург, а спустя месяц, помню, как мы сидели с ней…

И вот, настал некий эмоциональный пик. С одной стороны, тяжело, и ты понимаешь, что дома все только и ждут того, чтобы ты сделал шаг назад, и тебя примут с распростёртыми объятьями, только скажи: "Всё, я больше не могу". С другой, ты же заявил, что можешь!

Мы сидим безденежные, голодные, только мечта в руках. Я плачу, она плачет. И она говорит: "Ну, у нас же всё получится?". Я говорю: "Конечно!". А сами боимся друг другу в глаза посмотреть, потому что глаза-то боятся, потому что если сейчас посмотрим, кто-то скажет: "А может, домой?". Из-за этого не поворачивались друг к другу. А когда голосом бодришь, говоришь, что, да, мы сможем, мы сильные, мы большие, да. И возможно, оказавшись далеко от дома. Хотя не могу сказать, что Россия – это чужая земля, о ней мы всё-таки знаем по фильмам, рассказам родителей в детстве, и она на слуху в Казахстане… И это ощущение, что отсюда уже мир!

Интуиция помогла

– Как вы выживали: подрабатывать пришлось или всё-таки родители помогали?

– Родители, конечно, дали подъёмные, но когда я ушла из вуза, мама сказала: "Что это за дела такие? Что это за капризы художника? Вы же доказываете что-то! Так что пока не станешь студентом, не звони!" Но это были не капризы художника. Каждую субботу мы должны были сдавать по 200 картинок-эскизов. Преподаватель, помню, отобрал всего четыре моих и сказал: "Это очень хорошо, почти гениально", а остальные 196 порвал. Почему-то ни у кого, кроме меня, не рвал! На что я ему ответила: "Я вам больше не верю". Сказала это в спину и ушла. У меня был нетерпеливый характер, и обтесалась я только к 28 годам.

Это был момент не гордыни, а гордости, – немного разные вещи. Чтобы не звонить родителям, стиснув зубы, собралась идти устраиваться на работу менеджером по туризму. Помню, дождь, метро, и тут я понимаю, что мне не хватает денег, чтобы доехать. Я села возле станции и начала плакать. Какой-то прохожий кинул мне монету, при этом я выглядела нормально, не бомж. И мне стало ещё хуже.

Приехала на собеседование. Представьте, девочка 18 лет, длинные мокрые волосы – героиня из фильма "Звонок". Сидит менеджер, мы с ней разговариваем, и она мне говорит: "Понимаете, у вас гражданство Казахстана…". Тогда не было законов, которые давали право казахстанцам на трудоустройство в России, как сейчас.

Но фортуна любит отчаянных! Я её схватила за руку и говорю: "Мне нужна работа!" Она: "Вы знаете Петербург?". Я: "Нет! Я три месяца в Петербурге".

Им нужен был человек для организации досуговой программы для туристов, которые приезжают в Петербург. Огромное спасибо менеджеру Наташе, которая поверила в меня. Она мне распечатала огромную стопку листов с описанием всех достопримечательностей и говорит: "Вот это всё вы должны знать к субботе – у вас будет разговор с директором. Я не знаю, как вы это сделаете".

Собеседование проходило на английском языке. Наша 25-я школа в Актобе, конечно, дала хороший уровень. И вот директор обращается к нам, шестнадцати претендентам: "Что бы вы сказали человеку, который только что приехал в Петербург?". А я ничего не знаю, у меня на коленях все эти листочки распечатанные. "Наверное, я бы сказала, что тоже иностранка, только приехала в Петербург. Первое, что увидела и сразу влюбилась в него – это был Пушкин (бывшее Царское село, ныне город в составе Пушкинского района города федерального значения Санкт-Петербурга и его внутригородское муниципальное образование. – Авт.), – говорю. На что директор: "Видели, что она сделала? Она правильно выстраивает подход: ты иностранец, я иностранец, – поэтому ей будут доверять".

– Вы это интуитивно сделали?

– Да! Я бы, честно, так и сказала! Меня приняли. Так как легально работать в России я не могла, то была сотрудником, которого как бы не существует, а зарплату получала в конверте. Я сразу вышла из зоны "автобусов и поездов" и начала летать домой на самолёте. Это было – ох-хо-хо – в 18 лет.

– А подруга, которая приехала к вам? Она осталась в России?

– Моя подруга сейчас работает в одной из лучших ветеринарных клиник Москвы. Нашей дружбе 16 лет, и эта дружба, конечно, нам очень помогала. Помню, зашла в кафе, где она работала, а помещение затопило. Подругу оставили одну по колено в воде, чтобы она это всё выгребала.

Я взяла её за руку и сказала: "Мы этого делать не будем. Мы уходим!". Всему есть предел.

Я бездарность?

– Вернёмся к режиссуре. Насколько сложно было доказывать, что вы что-то можете? Всё-таки, наверное, сказывалось то, что вы не местная, из Казахстана?

– Здесь неважно, какой ты национальности, какого пола, – это такая профессия, в которой всегда будет сложно, поэтому доказывать можно только в том случае, когда это твоё, желанное.

Это то же самое, как когда ты любимому человеку помогаешь. Ты не устаёшь этого делать, тебе несложно. А чуть холоднее начинаешь к человеку относиться – и всё, думаешь: "Ну, блин! Ё-моё! Господи! Всё раздражает, всё мешает".

И мне кажется, именно эта моя любовь к профессии помогала выдержать. Казалось бы, ты уже должен был устать и сложить руки, но искреннее желание, любовь к делу не позволяли. Ты можешь не спать, можешь не есть, ты всё время работаешь. И самое интересное, когда ты так работаешь, ты не видишь интриг, которые происходят вокруг тебя, ты становишься слепым относительного всего этого, потому что ты всё время занят делом. Потом уже тебе рассказывают, мол, то было и это, а ты такой: "Да? Когда? Я и не заметила".

Читайте также: Казахстанцы в России. Как зарегистрировать брак и что делать, если задержала полиция

С режиссуры я грозилась уйти каждый год, потому что доводили до такого… Самый главный урок помню. Был второй курс, я показывала постановку по рассказу Куприна "Allez!". Мастер остановил показ и два часа уничтожал мой спектакль. У меня ещё была самая массовая работа –18 человек артистов, мои сокурсники все всё это слышали. Я хожу, реву за кулисами и думаю: боже мой, какой ужас!

И тут он говорит: "Балпеисова Гульназ, сюда сядьте". Я, зарёванная, села. Он: "Говорите: "Я бездарность". Я повторяю. Он: "Я вас не слышу". Я снова: "Я бездарность". Он: "Я вас не слышу. Я вам не верю". В общем, так продолжалось до тех пор, пока я не заорала это на весь театр, так, что стены содрогнулись. И когда это уже был вопль, он сказал: "Наконец, теперь я вам верю. Теперь из вас может что-то получится. А вообще очень хороший отрывок, и она очень хороший режиссер, вы ей верьте".

Главный закон творения – обнуление. Ни в коем случае нельзя верить в то, что ты мастер, ни в коем случае нельзя уверовать, что ты что-то можешь, ни в коем случае нельзя поверить, что ты гений, – это смерть. Режиссура заключается в том, что каждая новая постановка – это работа с чистого листа во всех смыслах, с нуля, как будто потерял все навыки и ничего не знаешь.

– Что же такое произошло в вашей жизни, что вы впервые ответили себе на вопрос: да, этим я хочу заниматься всю жизнь, – чего не было, когда пробовали себя в дизайне, переводческом деле актёрстве?

– Всё очень просто. Я всегда себя спрашивала: "Смогу ли я без этого"? И всегда легко отвечала "да!". А когда всякий раз уходила из режиссуры, понимала, что нет. На третьем курсе, когда мастер в очередной раз при всех очень жёстко раскритиковал наши работы, я сказала: "Я больше не приду". Помню, меня тогда две актрисы за руки держали, чтобы я не сделала ошибки, не ушла. На следующий день у моего сокурсника был экзамен, заходит мастер, и вижу, как он взглядом ищет меня. Я сижу, он подходит, протягивает мне руку для приветствия и говорит: "Не умерли?". Я: "Не дождётесь!". Он: "Мне это нравится".

Мама как-то вспоминала мои детские слова, я говорила: "У меня не будет морщин, потому что я буду работать на той работе, на которой я не буду работать ни один день". В итоге так и есть.

Культ старшего

– С вашего курса вы единственная, кого Римас Туминас в итоге позвал работать к себе в театр Вахтангова, значит ли это, что вы всё-таки лучшая?

– Не могу так сказать. Нам делить нечего. Мастер нас всех воспитал по-разному. У всех свой характер, темперамент, поэтому каждый нашёл себя в каком-то определённом театре, с учётом того, что ему ближе, по душе. А так, все выпускники в профессии, работают в хороших театрах.

Мы были, как подмастерья, которые учились у Леонардо Да Винчи: моешь кисточки и наблюдаешь за тем, как работает мастер, потому что режиссуре невозможно научить. Возможно, какие-то финты системные ты поймёшь, но невозможно дать навык в руки, даже через подражание. Это не ремесло.

У меня другой характер, в Казахстане же у нас темперамент более воинственный, эксцентричный. Мы резче, но остываем быстрее. Возможно, именно это мне и помогло сработаться с мастером. Мы во многом похожи. Он из хутора, я из аула, в чём-то схожие взгляды на религию, несмотря на разные конфессии. Плюс бабушкино воспитание – у нас же в Казахстане культ старшего.

А здесь в театре очень чёткая иерархия. И у нас есть студия, из которой мы пришли, – наши ровесники, есть и стажёрская группа. Театр – это такая армия, где есть генералы и все остальные по иерархии. Это чувствуется и в постановках, и в общении, и именно в этом я вижу схожесть с нашим казахским воспитанием. Как у нас в семье, где каждый садится за столом на своё место.

Девочка наша – значит, можно будет договориться

– Как вы думаете, если бы тогда вы поехали не в Петербург, а в Алматы, смогли ли бы также, как здесь, реализовать себя творчески?

– Нет!

– Чего там не хватает?

– Мне кажется, что мы живем в прекрасное время, когда открыты границы, и лишать себя этого не нужно. Никто не отрекается от родины. Обиды на страну нет. Школа, воспитание, – от этого никуда не денешься, я себя не считаю голубой крови. Я такая, какая есть.

Меня не поддержали, когда я поступила в ГИТИС. В итоге я сама себе помощник – так случилось. Обучалась я в России бесплатно, спасибо педагогам за доверие. У меня казахстанский паспорт и лицо у меня тоже не русское – низкий поклон Российской Федерации за ту дружбу, которую мы сейчас имеем.

А то, что в России не отказываются от нас, поддерживают нас, открыты – в принципе, так поступает любое грамотное государство. Как Америка забирала в своё время "эйнштейнов".

Мне кажется, в наше время исчерпывается понимание нации, какой-то принадлежности. Есть момент того, что ты человек, желательно человек мира, космополит. Но при этом у тебя есть твоя история, которая делает тебя непохожим на других. У меня чёрные волосы, у кого-то белые. И всё же мне нравится нынешнее время, когда нет сравнений. У меня мастер литовец с литовским паспортом обучал меня, казашку, в Москве. Казах учится у литовца в России – забавно, правда?..

– В Алматы вы работали с местными артистами? Как вас встретили – как звезду?

– Нет, меня встретили как свою девочку. Девочка наша – значит, можно будет как-то иначе… А договориться как-то иначе было невозможно! Когда я увидела это в первые две минуты, я была очень расстроена. Поняла, что диалога не получится.

Я поняла, что нужно прийти в мундире с огромной звездой Вахтанговского театра, задранным носом, желательно поставленным голосом, надменным взглядом. И тогда все сразу начинают понимать. А когда ты говоришь: "Здравствуйте, у нас такая история, будем…" – я вижу, как интерес падает на глазах: вжих – и всё.

Все смотрят на то, что ты девочка, какая-то мелкая, наша. На первой же репетиции актриса мне говорит: "Можно я уйду? У меня там дела!". Я говорю: "Хорошо, вы сняты с роли!". Она: "Что?". Я говорю: "Вы свободны". Я понимаю, что по-другому никак. И это было очень обидно. Очень!

Я знаю, у нас есть молодые люди – умные, прогрессивные. Эти ребята существуют, как в любой другой стране, их – непаханная долина. Мне хотелось бы, чтобы их раскрывали, поддерживали.

– Вы говорите, что гражданство у вас до сих пор казахстанское. И в одном из интервью вы отметили, что собираетесь вернуться. Готовы всё бросить и на пике карьеры вернуться в Казахстан?

– Я не планирую вернуться. Я планирую приезжать. Точно так же, как приезжаю домой. Хочу приезжать раз в два, в три года, набравшись опыта, делать спектакли в Казахстане. В Алматы, Астане, Актобе, – мне без разницы, какой город. У меня нет такого, чтобы это была только столица, например. Скорее, наоборот. Все великие театры начинались с периферии и выигрывали за счёт веры и честности.

Мои родители там, моя сестрёнка там, племянники, братья, и конечно, мне хотелось бы, чтобы они могли смотреть спектакли, сделанные на высоком уровне, чтобы я им не рассказывала сказки о том, как бывает. Возврат свой я вижу в этом. Но вряд ли это получится сделать быстро.

– Хотели бы поставить спектакль на казахском языке?

– Мне интересно соприкоснуться с эпосом, с балладами, роман "Кочевники" Ильяса Есенберлина мне очень сильно нравится. Но это надолго, к этому нужно готовиться год. А у нас в Казахстане почему-то такое отношение к театру: "Сколько вам нужно – три недели хватит? Мы их вам дадим". Я сразу в таком случае говорю: "Стоп! До свидания! Если вы так относитесь к работе, мы с вами не сойдёмся". Я завидую людям, которые умеют быстро работать. Но я так не умею. Я сею, вею, выращиваю. Это же маленький роман получается, а так, если быстро, – интрижка какая-то. А мне хочется романа, после которого бы можно было сказать: "И наша жизнь не была больше прежней". Хотелось бы как-то так.